Как это было джеймс нахтвей: Джеймс Нахтвей рассказывает о фотодокументировании событий, создающих историю

Содержание

Джеймс Нахтвей: фоторепортажи о военных конфликтах

Талант и способность к самообучению Джеймса Нахтвейя
Война и риски

Updated: 09.03.2020

Джеймс Нахтвей (James Nachtwey) — фотограф, специализирующийся на репортажной съемке в регионах, где разворачиваются межнациональные и военные конфликты. Более 30 лет он показывает общественности кровавость и беспощадность, неприглядность смерти, страдания людей, гибнущих от голода, пуль и разорвавшихся мин. Своими снимками он демонстрирует, как нелицеприятно смотрится любое вооруженное столкновение.

Джеймс Нахтвей. Чечня, Грозный, 1996 год

Фотограф Джеймс Нахтвей

Трудно сказать, где не был Джеймс Нахтвей — со своим объективом объездил весь мир, делая фоторепортажи. Он ничего не приукрашивает, не выступает ни на чьей стороне, его фотоаппарат просто фиксирует все, что попадает в кадр.

Первая командировка в места военных действий состоялась в 1981 году. Он сделал сенсационный материал о конфликтах, происходящих в Северной Ирландии. Именно там Джеймс впервые осознал, что его миссия — делать откровенные, иногда шокирующие фоторепортажи о войне.

Джеймс Нахтвей. Выживший в лагере смерти Хуту позирует перед Джеймсом в самый разгар геноцида 1994 года в Руанде

За эти годы не осталось ни одного континента, где бы он не фиксировал разрушающую силу войны. Побывал в Заире и Сомали, на Среднем и Ближнем Востоке, Восточной Европе. И со всех этих мест привозил массу документальных свидетельств о человеческих страданиях.

На фото Джеймс Нахтвей со спасенным в Руанде ребенком

Талант и способность к самообучению Джеймса Нахтвейя

Интересно, что всемирно известный фотограф Джеймс Нахтвей не получил специального образования. Все тонкости репортерской работы осваивал во время своих многочисленных командировок в горячие точки планеты.

Умеет делать впечатляющие по эмоциональному накалу снимки буквально с первого кадра. Часто на второй просто нет времени, настолько быстро меняется обстановка на линии фронта.

Джеймс Нахтвей. Албания, 1999

Джеймс не заканчивал фотографических курсов, на практике постигал науку делать репортажи. Какое-то время зарабатывал фрилансом, снимал по заказу известного журнала Time. В 1976 году его официально зачислили в штат Albuquerque Journal. С тех пор работы пользуются большой популярностью у дорогих глянцевых изданий. Мастер регулярно принимает участие в выставках. Его имя известно всем, кто интересуется современной репортажной фотографией.

Джеймс Нахтвей. Афганистан, 1996

Фотохудожник рассказывал в одном из интервью, что его вдохновили на занятия документальной съемкой фотографии, сделанные во время войны во Вьетнаме. Эти кадры сильно повлияли на его отношение к происходящим в мире событиям. В то время официальные власти США слишком оптимистично рассказывали о происходящем в этой азиатской стране.

А снимки, выполненные на месте событий, показывали то, как развиваются действия в реальности. И расхождение было невозможно не заметить.

Джеймс Нахтвей. Заир, 1994

Война и риски

Военная фотография — занятие не безопасное. Фотограф постоянно находится в зоне боевых действий. Нахтвей считает, что невозможно сделать хороший репортажный кадр, не рискуя. Но при этом необходимо уметь просчитывать опасность, не подставляться под пули. В противном случае, каждая командировка может стать для корреспондента последней. Задача фотографа — запечатлеть то, как делается история, а не погибнуть под ее обломками. Никто заранее не может предсказать, как будущее событие повлияет на дальнейший ход истории. Поэтому необходимо отражать на пленке все то, что мы видим своими глазами, нужно учиться передавать информацию максимально достоверно.

Джеймс Нахтвей. Нью-Йорк, 2001

По силе воздействия фотография на выставке в несколько раз превышает тот же снимок, но опубликованный в журнале. Кадр рассказывает всего лишь об одном мгновении, но в то же время он воспринимается как летопись, и это делает его похожим на искусство. Люди, глядя на документальные черно-белые фотографии, испытывают огромный спектр эмоций, не меньший, чем при просмотре картин.

Добавить фото

Вы можете отправить одновременно до 4 фотографий

Больше новостей

Джеймс Нахтвей о силе фотожурналистики

«Я считаю, что фотографии приобрели гораздо большую значимость, чем когда-либо». Успешный документальный фотограф рассказывает о том, как фотографии помогают продемонстрировать миру социальные проблемы и направить общественное мнение в нужное русло.

Джеймс Нахтвей — один из наиболее уважаемых фотожурналистов мира. Он занимается документальной съемкой войн и социальных проблем, а его изображения, которые он уже более 40 лет создает с завидной увлеченностью, рассказывают о последствиях несправедливости и жестокости. Эта фотография была сделана в Чехословакии, на заводе по производству алюминия в 1990 году в рамках проекта о промышленных выбросах в атмосферу. На этом снимке столбы света проникают через плотный слой канцерогенной пыли, которая в итоге привела к смерти рабочих. © Джеймс Нахтвей

Все лучшие фотографы когда-то были новичками. Джеймс Нахтвей, который многими считается одним из наиболее выдающихся фотографов в истории, начал свою карьеру в 1970-е. Сразу же после университета новоиспеченный политолог и историк искусства Америки начал путь, на котором его ждали съемки некоторых из наиболее важных исторических событий последних четырех десятилетий.

Молодой фотограф не проходил какие-либо курсы фотографии. Он лишь непоколебимо верил, что фотография является его призванием. «Я верил в это и считал, что справлюсь, — рассказал Джеймс начинающим фотожурналистам на семинаре Программы обучения студентов Canon в рамках международного фестиваля фотожурналистики Visa pour l’Image 2022. — Поэтому я начал учиться самостоятельно. Я одолжил камеру и взял в аренду комнату, где учился проявлять пленку и печатать снимки.

Я ходил в книжные магазины и стоял в проходе, просматривая фото великих фотографов, после чего возвращал их на полки, потому что у меня не было денег, чтобы их купить. У меня были прекрасные учителя, хоть я никогда их не видел, и я учился, изучая их работы».

По его словам, лишь спустя 10 лет его навыки достигли достаточного уровня, чтобы фотографировать войну — именно к этому он стремился. Джеймс впоследствии был пять раз удостоен Золотой медали имени Роберта Капы от Overseas Press Club of America, дважды получил награду «Фотография года» World Press Photo, а также множество других наград за освещение событий, формирующих и меняющих наш мир.

После первых шагов в качестве репортажного фотографа в 1980 году Джеймс решил работать самостоятельно, вдохновившись фотографиями с Вьетнамской войны и движения за гражданские права чернокожих в Америке. Для Джеймса большим источником вдохновения стал фотограф издания LIFE Ларри Берроуз, изображения которого казались ему «невероятно трогательными и информативными».

Джеймс и сейчас, как и в начале своей карьеры, считает фотожурналистику мощным средством борьбы за изменение мира к лучшему. «Я был охвачен идеей, что фотографии войны могут стать средством агитации против войны, — говорит он. — Изображение социальной несправедливости может стать прецедентом для изменений. Я полагал, что людям будет не все равно, если фотографы покажут им то, за что стоит сражаться. Моей мотивацией стало сделать фотографии голосом, который может рассказать людям о событии и пробудить в них интерес».

«Я, как фотограф, хочу своевременно показать обществу важные социальные проблемы, которые нужно решить, для чего необходимо, чтобы изображения помогли создать связь между широкой аудиторией и людьми, на которых влияет та или иная проблема», — говорит Джеймс. Эта фотография создана Джеймсом в городе Карбала, Ирак, в 2003 году. © Джеймс Нахтвей

Снято в Кабуле, Афганистан, в 1996 году. Джеймс считает, что фотографы — это субъективные свидетели на передовой истории. «Для меня лучшие фотографии — это те, которые содержат крупицу личности фотографа», — говорит он. © Джеймс Нахтвей

Фотожурналистика и пресса

Привлечение внимания общественности к важным социальным проблемам всегда было целью Джеймса, и фотограф признает, что работа со СМИ позволяет наиболее эффективно реализовать такие задачи. Однако очень важно не терять независимость. «Я выбираю объекты для съемки и следую своему стилю, — говорит Джеймс, у которого еще в 1984 году был заключен договор на работу с изданием TIME Magazine. — Мне не дают указаний или рекомендаций редакторы или кто-либо еще. Это лишь моя спонтанная и быстрая реакция на действия людей, которых встречаю».

По словам Джеймса, демонстрация проблемы обществу может перерасти в формирование общественного сознания, и именно эта функция делает фотожурналистику столь мощным и ценным инструментом социальных изменений. Изображения времен Вьетнамской войны и движения за гражданские права чернокожих в Америке, по его словам, действительно помогли повлиять на общественное мнение. «Политики и генералы рассказывали людям одно. А фотографы показывали им нечто совершенно другое. Я верил фотографам, как и миллионы других людей».

Джеймс отмечает, что независимые фотожурналисты играют важную роль в создании пласта правдивой информации, которая может повлиять на результат. «Журналисты зачастую ставят на кон свою жизнь, поскольку считают необходимым рассказать о происходящем людям и донести до них голоса других людей, а также изменить общество с помощью информации и историй.

«Их работа направлена на проявление в людях чувства справедливости, сопереживания и правды, а также желания объединиться с людьми других культур и национальностей. Они создают связь между людьми, которых встречают в работе, и миллионами людей со своими мыслями и чувствами — своими читателями и зрителями».

Иными словами, журналистика и фотожурналистика, по мнению Джеймса, совершенно необходимы для процветания демократии. «Доступ к точной, актуальной и непредвзятой информации является основой свободы. Это позволяет гражданам привлекать органы власти к ответственности за последствия их слов и действий, — говорит он. — Эффективная журналистика должна содержать фактическую информацию и быть надежной, чтобы публика воспринимала ее таковой. Доверие общества строится на правдивости и прозрачности».

Фотографии исторических событий

Опытный фотожурналист Джеймс Нахтвей рассказывает о создании своих наиболее известных снимков, включая исторические события в зонах боевых действий и его родном Нью-Йорке.

Узнать больше 

Джеймс несколько скептически относится к социальным сетям и изо всех сил пытается провести черту между социальными сетями и СМИ, то есть прессой. «Пресса работает согласно кодексу профессиональной этики и должна освещать происходящее максимально правдиво. Социальные сети не привержены таким принципам. Однако стоит отметить, что в них можно встретить творческие и неожиданные точки зрения. Это форум для обсуждений и плодотворного скрещивания идей, которые могут помочь нам объединиться».

На фотографиях Джеймса можно увидеть выразительные моменты человеческой жизни в рамках глобальных исторических событий, формирующих наш мир. Джеймса мотивирует его убеждение — возможность продемонстрировать людям реальное положение вещей. «Эта профессия требует целеустремленности и упорства, — говорит он. — Чтобы добиться цели, необходимо свято верить в свои силы». На этой фотографии прихожанин сионистской церкви в ЮАР проходит обряд наречения в Индийском океане. © Джеймс Нахтвей

Информативность изображений — это одна из причин, почему Джеймс продолжает заниматься своей работой. «Изображениям нипочем цинизм политиков и их попытки отвлечь внимание общественности от реального положения вещей, — говорит он. — Мы даем информацию населению, чтобы оно могло более трезво взглянуть на «заслуги» политических деятелей». Фотография создана Джеймсом в районе Сан-Луис-де-ла-Рейна в Сальвадоре в 1984 году. © Джеймс Нахтвей

Фотографы и история

Джеймс убежден в том, что фотография способна выразительно рассказать истории людей и пробудить сочувствие общества к происходящему в зонах боевых действий и различных бедствий. По его словам, фотожурналисты «создают черновик будущей истории». «Фотографы буквально являются историками, однако не анализируют прошлое, а работают на гребне временной волны именно в тот момент когда события непрерывно направляют их в будущее».

Он говорит, что «фотография также может олицетворять проблемы, которые иначе кажутся слишком абстрактными или идеологическими либо кажутся чем-то из разряда статистики; фотографии могут объединять людей вне пространства и времени, позволяя сохранить тот или иной момент в нашей коллективной памяти».

Рассказывая о съемке историй о горе, Джеймс признает, что это наиболее трудная составляющая его работы, и говорит, что не навязывает свое присутствие, когда оно нежелательно для людей — это необходимо, чтобы продемонстрировать их взгляд на происходящее и найти баланс эмоций. «Это возможно только при сочувствии, уважении и тактичности, — говорит он. — Многие из тех, кого я фотографировал, являются настоящими жертвами. Некие силы пытались заставить их замолчать, стать невидимыми. Однако фотограф уделяет особое внимание их историям».

Таким образом фотография, по его словам, «может рассказать историю всему миру, даже если это горе, жестокость, страдания и несправедливость произошли здесь, а не где-то там».

По словам Джеймса, крайне важно уважать достоинство людей в кадре — он придерживается этого правила даже в экстремальных условиях, таких как голод в Сомали в 1992 году, где он запечатлел голодную женщину. Истощенная женщина, слишком слабая, чтобы стоять, лежит в тележке, но гордо поднимает голову и смотрит в камеру, что создает особую связь со зрителем. «У этой женщины не осталось ничего, кроме воли к жизни. Она была истощена и бессильна, однако отказывалась сдаться. Даже в столь трагичное время, наверняка пережив тяжкие потери, она продолжала надеяться на лучшее. Почему если она сохранила надежду, кто-либо другой должен отчаиваться?»

Быть свидетелем таких страданий нелегко, однако Джеймс продолжает делать свою работу, поскольку убежден в ее важности. «Я пронизан чувством наличия цели. Это даже не идеализм. Это эмпирический опыт, который позволяет утверждать о влиянии журналистики и визуальной журналистики на общественное мнение и наше будущее».

На вопрос о том, стоит ли на некоторое время остаться в выбранном месте или посетить его несколько раз, чтобы лучше прочувствовать происходящее, он дает однозначный ответ. «Абсолютно. Чем больше времени проходит, тем более полным будет понимание. Тем лучше вы прочувствуете сложные моменты истории».

Но почему он продолжает работать даже сейчас? «Эта работа требует постоянной вовлеченности, — отвечает он. — Один кризис сменяется другим. Один конфликт завершается, и начинается следующий. Фотографии помогают воздействовать на мир в положительном ключе. Это происходит не так быстро, как нам хотелось бы, однако это правда происходит».

«Будет ли фотография существовать и дальше? Безусловно, — заключает он. — Я считаю, что фотографии приобрели гораздо большую значимость, чем когда-либо».

Автор Gemma Padley

Подпишитесь на рассылку

Нажмите здесь, чтобы получать вдохновляющие истории и интересные новости от Canon Europe Pro

Если вы видите это сообщение, вы просматриваете веб-сайт Canon с помощью поисковой системы, которая блокирует необязательные файлы cookie. На вашем устройстве будут использоваться только обязательные (функциональные) файлы cookie. Эти файлы cookie необходимы для функционирования веб-сайта и являются неотъемлемой частью наших систем. Чтобы узнать больше, ознакомьтесь с нашим Уведомлением о файлах cookie.

Удалите элемент или очистите [category], поскольку существует ограничение на 8 продуктов. Нажмите «Изменить»

Сбросить весь выбор?

Борьба за жизнь Джеймса Нахтвея (James Nachtwey)

«Если твои фотографии недостаточно убедительны,
значит ты был недостаточно близко»
(Роберт Капа)

* * *

К журналистам, в том числе к фотожурналистам, относятся очень по-разному.
Начало событий в Беслане я встретил в спортзале. «Вот сволочи!», — комментировали увиденное по телевизору мускулистые ребята в спортивной форме. Это, думаете, о ком? О журналистах и телевизионщиках! За то, что вновь и вновь, каждые пятнадцать минут показывали одни и те же ролики о подлости и страданиях людских, заодно демонстрируя в прямом эфире сволочам истинным действия антитеррористических подразделений, комментируя планы освобождения заложников и т.п. Нечно подобное было и при захвате «Норд Оста». Слышал я и комментарии на эту тему людей, не понаслышке осведомлённых о малоизвестных подробностях чеченских войн.

Очень советую посмотреть снятый Кристианом Фреем (Christian Frei) фильм о Джеймсе, который вы можете найти на трекере, или скачать вот отсюда, или посмотреть его online вот здесь.

PS. Весной 2011 года в Москве состоялся мастер-класс Джеймса Нахтвея. Информацию об этом событии с переводом и расшифровкой я скопировал и поместил в сообщение «Джеймс Нахтвей — из первых уст».

* * *

«Почему я фотографирую войну? Возможно ли с помощью фотографии изменить поведение людей, которое было испокон века? Эта идея может показаться смешной, но именно это меня вдохновляет. Для меня сила фотографии в способности пробуждать человеческие чувства. Если война убивает человеческие качества, то фотография могла быть рождена как нечто противоположное войне. Как существенный компонент противоядия войне. Когда кто-то берёт на себя риск идти в центр военных действий, чтобы показать другим странам, что там происходит, тогда он пытается вести переговоры о мире. Поэтому, наверное, разжигатели войны не любят фотографов. На фронте всё воспринимается крайне непосредственно. Вы видите не фотографию на странице журнала в десяти тысячах миль от себя, рядом с рекламой часов Rolex. Вы видите страшную боль, несправедливость и нищету. Если бы каждый мог увидеть собственными глазами, хотя бы один раз, что делает белый фосфор с лицом ребёнка, какую нестерпимую боль приносит всего одна пуля, или как осколок снаряда вырывает ногу … Если бы все мы могли пережить этот страх хотя бы один раз, мы бы поняли, что ничто не может оправдать причинения таких страданий даже одному человеку, а тем более тысячам. Но все не могут там быть. Поэтому туда идут фотографы, чтобы показать этих людей, зафиксировать их и обратить внимание на то, что там происходит. Создавать сильные изображения, чтобы противостоять приукрашиванию СМИ, и встряхнуть людей и их безразличие. Протестовать, и этим заставить протестовать остальных.

Хуже всего, что как фотограф, я пользуюсь несчастьем других. Эта идея меня преследует. Каждый день. Потому что я знаю, если однажды моё честолюбие и моя карьера окажутся важнее моего сострадания, значит я продал свою душу. Единственный способ оправдать свою роль — это уважать тех, кто страдает. Именно благодаря этому уважению меня принимают другие, и тогда я могу принять себя сам.»

(James Nachtwey)

Наберитесь мужества и досмотрите этот набор фотографий до конца

«Всё труднее делать серьёзные публикации, которые не уводят людей от реальности, а напротив, демонстрируют эту реальность, говорят о чём-то, более важном, чем мы. И я думаю, что люди заинтересованы в этом. Я думаю издатели очень часто недооценивают своих читателей.

* * *

Самое непостижимое из того, что мне довелось пережить, было в Руанде. Мы не знаем точно, сколько было погибших. Считается, что от полумиллиона до миллиона. Убиты первобытным оружием: палками, камнями, мачете, в рукопашной схватке. Я был свидетелем резни и не представляю, как люди могут творить такие вещи. Откуда им приходит этот страх, эта ненависть? Это за пределами моего понимания. Очень тяжело переживать об этом. «

(James Nachtwey)

* * *

«Через неделю после столкновений между студентами и армией Джим мне позвонил в воскресенье в 10 часов: «Посмотри, что-то происходит! Горит церковь, снаружи есть люди, с саблями, с мачете … » Полчаса спустя они поймали трёх амбонианцев и убили их на месте, разрубили на части саблями. Четвёртого они преследовали по улицам. Джим был с ними почти всю погоню. У него есть чёрно-белые фотографии того парня, преследуемого дикой сворой, обливающегося кровью. Они развлекались тем, что его терзали, как дети мучают животных. Джим три раза становился на колени и умолял их: «У вас нет причин, чтобы его убивать! Только потому, что он амбонианец!» Они его всё же убили. Он их умолял 20 минут на коленях: «Пожалуйста, не убивайте его!»

В таких отвратительных ситуациях многие коллеги уходят из-за собственной безопасности, но ещё потому, что инстинктивно говорят себе: «Это меня не касается». Джим напротив, всегда в самой гуще. Он не остаётся в стороне. На фотографиях это видно. Поэтому он падал на колени посреди них. Мои друзья тоже там были. Но не рядом с тем парнем. Они были на мосту или в здании и фотографировали издалека.

Когда это становится близким, личным, это Джим.»

(киножурналист Des Wright о Джиме Найтвее)

* * *

Ниже под фотографиями, где это возможно, курсивом даётся прямая речь Джеймса Найтвея

Bosnia, 1993 — Mourning a soldier killed by Serbs and buried in what was once a football field.

Afghanistan, 1996 — Mourning a brother killed by a Taliban rocket.

Romania, 1990 — An orphan in an institution for «incurables».

Kosovo, 1999 — Ruins of Djacovica, destroyed by Serbs.

Kosovo, 1999 — Imprint of a man killed by Serbs

Войны на Балканах. Босния

Южная Африка, 2000 — Grandmother cared for young girl affected by HIV.

Судан, 1993 — Famine victim in a feeding center.
У этого человека в буквальном смысле ничего не осталось — кроме его воли к жизни. При том, что он был настолько истощен и болен, он все равно продолжал бороться. Он не сдался — а если уж он не сдался, тогда как хоть кто-то из окружающего нас мира может потерять надежду?(*)

Сомали, 1992 — Famine victim sewn into burial shroud.

Сомали, 1992 — Lifting a dead son to carry him to a mass grave during the famine.

Сомали, 1992 — Child starved by famine, a man-made weapon of mass extermination.

Судан, 1993 — Famine victim about to receive water in a feeding center.

Конго

Руанда, 1994 — A Hutu man who did not support the genocide had been imprisoned in the concentration camp, starved and attacked with machetes. He managed to survive after he was freed and was placed in the care of the Red Cross.
Этого человека только что освободили из лагеря смертников хуту (Hutu death camp). Он не мог говорить, поэтому мы общались с помощью взглядов и жестов. Он позволил мне сфотографировать себя и в какой-то момент даже повернул лицо к свету, чтобы я мог лучше все видеть — как будто понимал, как много могут рассказать его шрамы всему остальному миру.(*)

Ирак, 2003 год

As the vanquished Hutus fled into Tanzania, they had to leave at the border the weapons with which they had committed the genocide, Руанда, 1994.

At the Red Cross clinic in Nyanza, Tutsis who had been freed from the death camp were treated for their wounds, Руанда, 1994

Руанда, 1994 — Survivors of the death camp near Nyanza were in extremely poor condition when they were liberated by Tutsi rebel forces.

The massacre at Nyarabuye took place in the grounds of a Catholic church and school. Hundreds of Tutsis, including many children, were slaughtered at close range, Руанда, 1994.

The massacre at Nyarabuye took place in the grounds of a Catholic Church and school.
Hundreds of Tutsis, including many children, were slaughtered at close range in Rwanda, 1994 (left).
Thousands were buried anonymously in mass, communal graves in Zaire, 1994 (right).

Survivors of the death camp near Nyanza were in extremely poor condition when they were liberated by Tutsi rebel forces, Руанда, 1994.

«Армия хуту бежала в Заир, спасаясь от наступающих сил тутси. За один день более миллиона людей пересекли границу и разбили лагеря на каменной вулканической земле.Чистой воды не было, невозможно было вырыть место для справления нужды или вырыть могилы и захоронить умерших людей. За считанные дни эпидемия холеры разнеслась по всем лагерям. Несмотря на все усилия, за несколько недель погибли десятки тысяч человек. Несчитанное число детей стали сиротами и оказались брошены. » (*)

Заир, 1994 — Hutu refugees were struck by cholera and buried in mass graves.
To help stop the deadly momentum of the disease, the French army mobilized
earth-moving equipment in Zaire to remove and bury the dead en masse.

Заир, 1994 — Refugees lined up to receive medical assistance in Zaire. Some died while they waited, Zaire, 1994.

Заир, 1994 — Thousands were buried anonymously in mass, communal graves.

Children were especially susceptible to the disease, Заир, 1994.

After several days, the number of fatalities rapidly increased. The dead were stacked by the roadside in Zaire
rather than buried, adding further momentum to the epidemic, 1994.

Чечня, 1996 — Ruins of central Grozny.

Чечня, 1996 — Chechen rebel fighting along the front line against the Russian army.

Индонезия, 1998 — A beggar washed his children in a polluted canal.

Индонезия, 2002

Inside the bomb-blasted ruins of Kabul’s old town, the morning crowd of heroin addicts
huddle under woolen blankets to keep the cold out and noxious smoke in. (Афганистан, Кабул)

A man prepares a needle for injection in an open lot in Kabul. (Афганистан, Кабул)

After injecting the drug, the man slowly drifts to sleep (Афганистан, Кабул)

Many addicts are ex-war refugees who picked up the habit in Iran and Pakistan, or military veterans wrecked by combat and isolation.

A man injects himself under a bridge near an open sewer in Kabul.
While overall production has dropped thanks to aggressive eradication efforts,
and a blight that destroyed almost half of last year’s harvest, more Afghans than ever are getting addicted to opiates

Афганистан, Кабул, 1996 г.

James Nachtwey — Deeds of War

Пакистан, 2001 — A rehab center for heroin addicts.

* * *

* текст из выступления Джеймса Найтвея на мастер-классе в Москве в весной 2011 года. Перевод Марии Турченковой.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Дополнительная информация

Джеймс Нахтвей о себе и своей профессии</em>
War Photographer — сайт, посвящённый фильму
James Nachtwey’s searing photos of war — фотографии и выступление Джеймса на присуждении премии TED в 2007 году.
Официальный сайт Джеймса Нахтвея
James Nachtwey’s Photo Gallery — потрясающие снимки 11 сентября 2001 года
Катастрофа 16 марта 2011 года в Японии — фотографии Джеймса Нахтвея
James Nachtwey’s «Inferno» — большое интрервью Джеймса (на английском)
James Nachtwey в facebook
Цитаты из публикаций и выступлений Джеймса Нахтвея
Neil Shea «Talking with Jim Nachtwey»
James Nachtwey on pinterest
Wim Wenders – Eulogy for James Nachtwey at the occasion of the Dresden Prize
The Fahey/Klein Gallery — Галерея работ Джеймса Нахвея

Джеймс Нахтвей — самый живучий военный фотограф в мире — Альтернатива

В него стреляли миротворцы ООН, кидали гранаты иракские солдаты, а на голову падали башни-близнецы… Фотограф Джеймс Нахтвей не только выжил, но и заснял всё это на свою камеру.

Наш герой не пошёл по проторенному пути сотен фотографов 70-х годов. Когда все хватали камеры и летели в «горячие» регионы планеты, едва заслышав, что там началась очередная заварушка или не хватает демократии, Джеймс (который решил, что хочет быть военным корреспондентом) потратил десять лет на обучение и подготовку. А после заявился в Нью-Йорк, получил аккредитацию и поехал в Северную Ирландию снимать разборки ИРА (Ирландская республиканская армия) и британской армии.

Bang-Bang club
Помотавшись по «горячим точкам» и исколесив мир от края до края, в начале 90-х он присоединился к сообществу четырёх южноафриканских фотографов, известному как Bang-Bang club. Это были отчаянные сорвиголовы, которые фиксировали всё, что происходило в это время на африканском континенте.

А снимать было что: геноцид в Руанде, голод в Судане, разборки АНК (африканский национальный конгресс) и падение режима апартеида.

Учитывая отморо… запредельное бесстрашие фотографов, неудивительно, что они привозили из командировок кадры, получившие кучу наград. В числе которых две Пулитцеровские премии и множество рангом пониже.

Удача — дама капризная. И 18 апреля 1994 года, за неделю до первых общенациональных выборов в ЮАР, все члены Bang-Bang club, в том числе и Джеймс Нахтвей снимали столкновения боевиков АНК с миротворцами ООН.

В какой-то момент у «голубых касок» не выдержали нервы и они открыли огонь во все стороны. К несчастью, на линии огня находились журналисты. Пули, прошедшие рядом с Джеймсом Нахтвеем, поразили насмерть Кена Оостербрука и тяжело ранили Грега Мариновича. Тем не менее, наш герой сохранил хладнокровие. Он помог погрузить раненых товарищей в машину и доснял свой репортаж.

Гонка со смертью
Индонезия в конце 90-х годов снова стала ареной для мусульманско-христианского противостояния. Правых и виноватых не было, хороших и плохих тоже. Постоянные нападения на мечети и церкви стали обыденным явлением. И горе тебе, если ты оказался не в то время и не в том месте.

Отправившись снимать в опасный район, Джеймс стал свидетелем очередного инцидента. Толпа мусульман разгромила церковь, убила троих охранников и погнала по улицам четвёртого. Около сорока человек с мачете преследовали «дичь», и никто не пытался их остановить. Кроме фотографа.

Он попытался успокоить толпу и защитить уже раненого человека. В течение двадцати минут Джеймс уговаривал разъярённых людей и просил отпустить охранника, даже на колени встал. К сожалению, всё было тщетно и беглеца убили. Каким чудом уцелел в тёмных индонезийских трущобах сам журналист — известно только ему.

Падение близнецов
10 сентября 2001 года наш герой только вернулся из очередной командировки и лёг спать… а из окна его номера был виден Всемирный торговый центр.

Побудка, как вы понимаете, была очень специфической: в Северную башню врезался самолёт, управляемый террористами «Аль-Каиды».

Привычным движением журналист подхватил свои фотоаппараты и бросился к месту трагедии. К тому моменту в Южную башню врезался второй самолёт и ситуация стала совсем катастрофичной.

Тем не менее Джеймс Нахтвей продолжил съёмку. Снимал он даже тогда, когда в 10:29 утра Северная башня стала падать в буквальном смысле ему на голову.

«Я сразу понял, что у меня есть около пяти секунд, чтобы спастись, и что мои шансы на то, чтобы выжить, были очень маленькими. На самом же деле это было очень красивое зрелище: дым, металл и бумага на фоне голубого неба».

Бросок в сторону ближайшего укрытия (им оказался отель «Миллениум») — и воздушная волна от падения здания, сметающая всё на своём пути, настигала фотографа. Дым, пыль, крики, осколки стекла, как шрапнель, летящая вокруг… Но на Джеймсе не было ни царапины. И он продолжил свою работу на Ground Zero в тот день до самой ночи.

Боевые потери
После объявления войны терроризму США последовательно вторглись в Афганистан в 2001, а затем и в Ирак в 2003 году. 55-летний фотограф не мог оставаться в стороне и прошёлся вместе с американскими частями по пустыням Ближнего Востока.

Вместе с репортёром Маклом Вайскопфом и двумя солдатами он остановился на перекрёстке, когда подбежавший к машине араб кинул в салон гранату. Реакция Вайскопфа была мгновенной: он успел схватить боеприпас и выкинуть его в окно (это в конечном итоге стоило ему руки, но спасло остальных). Все находившиеся в машине были ранены.

Казалось бы, хватит!

Но нет. Джеймс Нахтвей наскоро перевязался, а после заснял процесс эвакуации и лечения своих товарищей.

За свою долгую жизнь и карьеру фотокорреспондент стал обладателем пяти премий Роберта Капы (Оскар в военной фотожурналистике), звания «фотограф года» и целой россыпи наград рангом поменьше.

В 2013 году в Тайланде 65-летний журналист получил очередное (а всего их более полутора десятков) ранение. А на следующий день он написал в своем Твиттере: «всё в порядке, пуля прошла навылет, я возвращаюсь к своей работе».

Если это не высочайший профессионализм, то что же тогда?

Военный фотограф Джеймс Нахтвей — лауреат премии принцессы Астурийской

Военный корреспондент, фотожурналист, наследник традиций Роберты Капы, о жизни которого можно снимать кино, Джеймс Нахтвей в течение свыше четырех десятилетий рассказывает городу и миру о вооруженных конфликтах. Его решение стать фоторепортёром было принято внезапно, когда он увидел снимки Дона Маккаллина, которые тот сделал во время боевых действий во Вьетнаме. Сила образа, сила эмоций, которые вызываются фотографией повлияли и на самого мэтра, который сегодня называет себя антивоенным фотографом. По его мнению, фотография порой может и предотвратить конфликт от дальнейшей эскалации.

Джеймс Нахтвей был отмечен премией принцессы Астурийской в номинации “Связь и гуманитарная деятельность”.

С Джеймсом Нахтвеем в Овьедо встретился журналист euronews Луис Карбальо.

еuronews: “Джеймс Нахтвей, приветствуем вас и поздравляем с этой наградой. Почему вы выбрали фотографию в качестве профессии? Именно военное репортажное фото? Британец, ваш коллега Дон Маккаллин сказал, что быть фоторепортером можно только, если имеешь призвание к такой работе? В чем заключается ваше призвание?”

Джеймс Нахтвей: “Мое призвание – рассказывать людям о том, что происходит в мире. На войне ставки меняются, они становятся больше жизни, и они оказывают очень большое влияние на то, что происходит в мире. Фотограф может укрыться за теми политическими словесами, которыми обычно сопровождаются войны. И это позиция по-своему и понятна, и удобна. Она имеет объяснение. А есть те, кто идут на поле боя. И они рассказывают историю того, что случается с жизнями и существованием обычных людей. Они показывают то, что приносит война на самом деле. И они в данном случае рассказывают и о тех, кто принимает решение развязать войну, потому что в итоге именно они и оказываются ответственными за происходящее. Тогда общественное мнение может тоже влиять на происходящее, потому что то, что думают люди, то, как они оценивают политиков, меняет климат в социуме. И меняет отношение к политикам и к войне. Появляется надежда на изменения”.

еuronews: “Фотография может быть противоядием от войны?”.

Джеймс Нахтвей: “Да, в определенной степени это так. Снимок, который показывает войну в анфас и в профиль, не скрывая и не утаивая, это не военная, это антивоенная фотография. По моему опыту если судить, то видя, во что выливаются военные действия для общества и для людей, зная это, помня об этом, очень сложно становится убеждать в обратном, в том, что война несёт определённые бенефиции. Мне кажется, что хоть всегда есть, за что нужно и можно сражаться, и что иногда требуется себя и близких защищать, нужно помнить и о том, что война развивается по нарастающей, эта логика – в самой ее природе заключается, и это всегда приводит к увеличению жертв и страданий, если говорить о людях, если оперировать ценностями человеческого существования. И об этом мы не должны никогда забывать, и всегда думать о тех результатах, к которым приводят бездумные решения развязать войну”.

еuronews: “Вы рассказывали о десятках военных конфликтов. Есть ли те, что остались у вас в памяти и оказали на вас влияние в большей степени?”.

Джеймс Нахтвей: “Очень сложно выделить отдельный конфликт, когда эта ситуация в любом случае всегда наполнена страданиями, и в ней всегда страдают невинные. И всегда есть жертвы. Нельзя сказать, что одна война запомнилась мне больше, чем другая. Но, отметив это, я, пожалуй, выделю геноцид в Руанде. Там ситуация отличалась особой, страшной, непередаваемой жестокостью. Это невозможно было понять с рациональной точки зрения – как получилось, что соотечественники смогли зарубить почти миллион человек, своих же собственных сограждан? Эта бойня продолжалась три месяца. И они использовали топоры, прочий сельскохозяйственный инвентарь и домашнюю утварь, чтобы убивать. И никакой вины не было. Часто погибшие были соседями тех, кто их убивал мачете или ножами. И я до сих пор не могу понять, как такое в принципе могло произойти. Как можно было убивать тех, с кем жил рядом, кого знал, с кем общался? Я это понять не могу до сих пор. Это не укладывается у меня в голове”.

еuronews: “Чаще всего ваши фотографии – черно-белые. Это ваш способ, ощущение от реальности, которая на самом деле шире монохромной гаммы, там ведь есть оттенки. Почему лишь два цвета?”.

Джеймс Нахтвей: “Да, так и есть. Чёрный и белый цвета. Но это не реальность. Это, скорее, абстракция. Но, с другой стороны, это и есть та самая квинтэссенция происходящего, того, что было, потому что цвет несёт дополнительную эмоциональную нагрузку, он может перетягивать на себя, что называется, эмоции, он может смещать восприятие, впечатление может измениться. Я же хочу полной концентрации на том, о чем я рассказываю с помощью того или иного снимка, чтобы ничего не отвлекало бы зрителя. И если вы сознательно лишаете фотографию подробностей, вроде цвета, и делаете ее черно-белой, аскетичной, вам легче донести ту идею, которую вы хотите донести, и то послание, которое вы адресуете”.

еuronews: “Есть хорошие фотографии. Есть фотографии, которые мы называем легендарными. В чем заключается разница между ними?”.

Джеймс Нахтвей: “Они отличаются насыщенностью смыслов, уровнем разговора, который предлагается с тем, кто фотографию рассматривает, и тем, какое содержание, прежде всего человеческое, автор закладывает в свой снимок. Это должна быть ситуация, которая, если можно сказать, выламывается из повседневной рутины, она должна быть исторически значимой. В журналистике, как мы все знаем, важно оказаться в нужное время в нужном месте, это звучит легко, а на деле оказывается сложнейшей для решения задачей. Приведу пример. Помните историю маленького мальчика, беженца, который утонул? Его звали Айлан Курди. Так вот, его фотография появилась в момент, когда мир уже знал, что происходит. И это изменило общественное мнение. Оно буквально взорвалось. То же самое произошло и со снимком, на котором была изображена вьетнамская девочка Ким Фук, которая убегала от напалмовых бомб. Все уже знали, что происходит. И даже были протесты. Но до появления этих снимков не было яркой иллюстрации подобной трагедии. Мнение социума подошло к точке кипения”.

еuronews: “Продолжая эту тему, тему того, как фотография влияет на поведение масс-медиа. В начале вещатели и редакторы часто сопротивляются публикации такого рода фотоматериалов. Вы вот упомянули снимок, на котором был изображён Айлан Курди. И наиболее частый аргумент, которым они объясняют своё нежелание публиковать такие фотографии, тот, что это лишает жертву определенной степени достоинства, что порой это выглядит унизительно. С вашей точки зрения, насколько этот мотив оправдан?”.

Джеймс Нахтвей: “Если люди страдают, или страдали, это не означает, что они лишись или были лишены достоинства. Если люди чего-то боятся, это не означает, им не достает мужества. Люди в трудных обстоятельствах находят находят в себе силы их преодолеть. Я не думаю, что фотография погибшего мальчика как-то унижает его достоинство. Мне кажется, что она вызывает колоссальное сочувствие к маленьком ребёнку, к его семье, к другим мигрантам. И если бы в фотографии было бы хоть что-то унизительное для того, кто на ней изображён, она бы не вызвала тех эмоций, о которых я упомянул. Подобный эффект симпатии и сочувствия просто бы не возник”.

Также по теме

Русские и украинцы в Испании

Зеленский: «Насколько я знаю, Китай уважает территориальную целостность»

«Голоса детей»: забыть хотя бы на час об ужасах войны

ПРЕМИИ ПРИНЦА АСТУРИЙСКОГО ВОЙНА ФОТОГРАФИЯ

Джеймс Нахтвей: Каково это — быть военным фотографом

По «наводке» ir_ingr,
источник: журнал «Esquire»,
http://www. esquire.ru/articles/10/kakovo/

Каково это:
быть военным фотографом

Джеймс Нахтвей, фотокорреспондент журнала Time, основатель агентства VII, 58 лет, Нью-Йорк

Если честно снимаешь войну, получается антивоенная фотография.

Правду не нужно приукрашивать. Ее надо просто сказать, и часто бывает достаточно сделать это один раз.

Страх — это настолько фундаментальное чувство, что ему трудно дать определение. Но я могу сказать вам, что он делает с людьми. Если он вас парализует, он может вас убить. Но если он заставляет вас лучше видеть то, что происходит вокруг, он может спасти вам жизнь.

Конечно, я никогда не считал себя неуязвимым для пуль и снарядов. У меня в ногах полно осколков.

Если бы я мог перенестись в прошлое и сфотографировать любую войну? Крестовые походы. Шансы уцелеть были бы мизерные. Масштабы и средства, которыми тогда велись войны, поражают. Битва при Гастингсе показалась бы современному наблюдателю просто невероятной. А битвы Александра Македонского, когда люди дрались лицом к лицу? Трудно понять, как можно было заставить их пойти на это.

Человечество, конечно, сильно продвинулось вперед. Но во многих отношениях мы еще стоим на очень низкой ступени развития, когда инструментом для достижения тех или иных целей становится насилие. Не знаю, когда мы от этого избавимся… если вообще избавимся.

Главным оружием во время геноцида в Руанде были сельскохозяйственные инструменты. Мачете. Дубинки. Топоры. Пики. Лицом к лицу. Гибли толпы беспомощного народа. Дети. Мне это непонятно. Я знаю, что так было. Я видел последствия и знаю, что причиной всему были страх и ненависть. Но я не понимаю, как можно заставить такое количество людей идти на такие зверства, что называется, в открытую. Бомба может убить многих, но она очень безлична. Во времена Александра, по крайней мере, вооруженные люди дрались с вооруженными. Было какое-то равенство. Но пускать оружие в ход против беззащитных людей — это у меня просто в голове не укладывается.

Думаю, теперь я уже совсем не тот, кем был в самом начале. Я даже и не помню, каким я был.

Если в какой-то момент повлиять на исход событий могу только я, то я ненадолго перестаю быть репортером и помогаю людям. Несколько человек, которых собирались линчевать, уцелели, потому что я вмешался. Однажды я пытался спасти человека в Индонезии. Люди из мечети в Джакарте были оскорблены тем, что христиане устроили рядом с мечетью зал для игры в бинго. Они считали, что бинго — азартная игра, а это было против их религиозных убеждений. Поэтому они напали на зал и стали убивать охранников-христиан. Когда я спрашивал у прохожих, что случилось, один охранник побежал по улице — за ним гналась толпа. Я пытался помешать толпе его убить. Три раза они и вправду останавливались. Один из них хотел перерезать охраннику горло, но тут я встал на колени и принялся умолять его не делать этого. И он послушался. Опустил нож и помог охраннику подняться. Но потом толпа набросилась на меня с угрозами. На меня напирали, оттесняли назад. В это время другие покончили с охранником. Думаю, если бы кто-нибудь из них меня ударил, то и со мной бы разделались заодно. Потом я снова начал фотографировать охранника, но это их не волновало. Фотографировать они мне разрешили. А вот остановить себя — нет.

Мне кажется, причиной большинства конфликтов, о которых я делал репортажи, была не религия. Территории — да. Или власть. Или еще что-нибудь. А религия — только русло, в котором они развиваются.

Сейчас на мне серо-голубая рубашка, но я никогда не надел бы ее в зоне военных действий. Она может показаться армейской. Вызвать вопросы. Я люблю носить белое, потому что в нем прохладно, а я бываю в очень жарких местах. Кроме того, это нейтральный цвет. В нем больше сливаешься с окружающим.

Если вы хотите войти в контакт с людьми, у которых большое горе, которые боятся, которые в отчаянии, это нужно делать особым образом. Я двигаюсь чуть замедленно. Говорю чуть замедленно. Я даю им понять, что отношусь к ним с уважением. По тому, как вы смотрите на людей, они видят, насколько добрые у вас намерения. Все эти мелочи подмечают те, в чью жизнь вы хотите проникнуть.

Побывать в бою, слышать, как пули свистят у твоей головы, как вокруг рвутся снаряды, и выйти оттуда целым и невредимым — это, конечно, в каком-то смысле очень волнующе. Испытываешь мощный прилив адреналина. Но я занимаюсь своим делом не ради этого. Насколько мне известно, среди серьезных военных корреспондентов нет таких психов, которые идут туда за острыми ощущениями.

В честолюбии самом по себе нет ничего плохого. Но в опасной ситуации оно может повлиять на твою способность здраво соображать.

Я наполовину глухой. У меня плохие нервы и постоянно звенит в ушах, а бывает, я и вовсе ничего не слышу. Наверное, я оглох из-за того, что не вставлял в уши затычки. Потому что на самом деле я хотел слышать. Ты хочешь достичь максимальной силы ощущений — пусть даже они чересчур болезненны.

Мои работы дают очень слабое представление о том, что это такое — быть там.

Голод и болезни — это самые древние орудия массового уничтожения. Когда жгут поля и убивают животных, люди становятся уязвимыми. В Сомали такими методами были убиты сотни тысяч людей.

Чаще всего мои сны связаны не с тем, что я видел в разных местах, а с чувствами, которые я там испытывал. Больше мне не хотелось бы ничего говорить о моих снах.

Я вернулся из Франции 10 сентября, примерно в одиннадцать вечера, и даже не стал распаковывать сумки: на следующий день я опять уезжал. Утром я пил кофе, и вдруг снаружи раздался резкий, громкий звук. Звук был странный, и я не понял, что это. Я выглянул в окно и увидел первый горящий небоскреб. Сначала я подумал, что пожар произошел из-за несчастного случая. Конечно, мне стало любопытно, и я начал распаковывать камеры, чтобы пойти туда и посмотреть поближе. Но тут я услышал второй такой же звук и увидел, как загорелась вторая башня. Тут я догадался, что это теракт. И у меня возникло сильное подозрение, что за этим стоит Усама бен Ладен.

Моя квартира недалеко от Всемирного торгового центра, я добрался до него примерно за десять минут. И опять, как всегда, я бежал к тому месту, откуда бежали все остальные. Когда Северная башня начала падать, я уже стоял прямо под ней. Грохот был, как от водопада. Я поднял глаза — на меня рушилась лавина из стекла и стали. Это было одно из самых потрясающих зрелищ, какие я только видел. В каком-то смысле оно было прекрасно, и мне очень захотелось фотографировать. Но я понимал, что у меня нет времени. Я словно очутился в гиперпространстве. Нужно было усвоить столько информации, принять столько решений и преодолеть такие расстояния… Сейчас все это выглядит просто невероятным. У меня были считанные секунды на то, чтобы услышать это, увидеть, понять, что я не успею сделать снимок, осмотреться в поисках укрытия и добраться до него. Я заметил, что вход в отель «Миллениум» открыт, и кинулся в вестибюль. Он был застеклен, я понимал, что его разнесет вдребезги и мне нужно пробираться дальше. Я бросился к лифтам, увидел открытую кабину, вскочил внутрь и прижался спиной к стене. В этот момент все вокруг окутал мрак.

Мрак был полным и абсолютным. Я знал, что еще жив, только потому что задыхался. Я кашлял и хватал ртом воздух посреди гигантского облака, которое весь мир видел снаружи. Потом я опустился на четвереньки и пополз — я передвигался на ощупь в темноте, иногда подавая голос, чтобы проверить, нет ли рядом раненых. Но вокруг стояла тишина. Наконец я увидел вспышки, совсем неяркие. Поначалу я никак не мог понять, что это может быть. Но потом сообразил, что это машины мигают поворотниками, и понял, что выбрался на улицу. Я по-прежнему ничего толком не видел, но уже начал кое-как ориентироваться, и повернул на север. Через некоторое время сквозь темноту стал просачиваться свет, и я пошел на этот свет.

Я никогда не расстаюсь со своими камерами. Полиция пыталась выгнать всех с места происшествия, но я провел там весь день — снимал, все время ожидая, что меня вот-вот выгонят.

Сейчас меня задевает за живое одно фото. То, что было Всемирным торговым центром, превратилось в груду металла. Неба нет — только пыль и дым. Это настоящий апокалипсис. На снимке видна очень маленькая фигурка пожарного: он что-то ищет в развалинах. Но описывать это словами бессмысленно. Вся сила в картинке.

Я снимал, пока хватало света и пленки, — примерно до половины десятого. Потом отнес пленку в журнал Time. Это определенно был один из самых тяжелых рабочих дней в моей жизни. Чтобы попасть домой, мне пришлось пройти пешком несколько миль. Весь Манхэттен к югу от 14-й улицы был закрыт. Света не было. Над головой проносились самолеты. Везде были солдаты Национальной гвардии. Кордоны стояли чуть ли не через каждый квартал. В воздухе висела едкая гарь. Когда я добрался до дома, там не было ни электричества, ни горячей воды. Я зажег свечи — очень привычная для меня история. Я был в зоне военных действий. Только война пришла к нам домой.

Не думаю, что в нашей профессии можно уйти на покой.

Я никогда не выигрывал в лотерею, да и как фотограф я не слишком удачлив. Но мне везет в главном: я до сих пор жив. Ведь я рискую каждый день. По сравнению с этим любое другое везение — ерунда.

Как мне удается сохранять оптимизм? Очень просто. Люди, которые попадают в подобные ситуации, все равно не перестают надеяться. Если у них остается надежда, почему я должен ее терять? ?

Метки: Джеймс Нахтвей, журналисты на войне, интервью, опыт, фотокорреспонденты

Posted on 3 мар, 2010 at 14:02 | Ссылка | оставить комментарий / leave a comment | Поделиться | Пожаловаться

Джеймс Нахтвей | Фотограф | Все о фото

Джеймс Нахтвей — американский фотожурналист и военный фотограф.

Он вырос в Массачусетсе и окончил Дартмутский колледж, где изучал историю искусств и политологию (1966–70).

Нахтвей начал работать фотографом в газете Albuquerque Journal в 1976 году. В 1980 году он переехал в Нью-Йорк и начал работать внештатным фотографом. В 1981 году Нахтвей освещал свое первое зарубежное задание в Северной Ирландии, иллюстрируя гражданские беспорядки. Он задокументировал различные вооруженные конфликты и социальные проблемы, проводя время в Южной Африке, Латинской Америке, на Ближнем Востоке, в России, Восточной Европе, бывшем Советском Союзе, снимая войны, конфликты и голод, а также изображения социально-политических проблем. (загрязнение, преступление и наказание) в Западной Европе и США. В настоящее время он живет в Нью-Йорке.

В 1994 году Нахтвей освещал предстоящие выборы в Южной Африке, первые нерасовые выборы за последние десятилетия. Как сотрудник клуба Bang-Bang, он был на месте убийства Кена Остербрука и серьезного ранения Грега Мариновича.

Нахтвей ранее был ранен в своей работе, но именно во время его обширного освещения вторжения Соединенных Штатов в Ирак он получил свое первое боевое ранение. Когда Нахтвей вместе с корреспондентом Time Майклом Вайскопфом ехал в кузове «Хамви» с разведывательным взводом армии США «Расхитители гробниц», повстанец бросил в машину гранату. Вайскопф схватил гранату, чтобы выбросить ее из хаммера, но она взорвалась у него в руке. В результате взрыва пострадали два солдата, а также журналисты Time. Нахтвей успел сделать несколько фотографий медика Билли Граймс, лечащего Вайскопфа, прежде чем потерял сознание. Оба журналиста были доставлены по воздуху в Германию, а затем в больницы США. Нахтвей достаточно оправился, чтобы вернуться за границу, чтобы освещать цунами в Юго-Восточной Азии 26 декабря 2004 года. Нахтвей работает фотографом по контракту с Time с 19 лет.84. Он работал в Black Star с 1980 по 1985 год и был членом Magnum Photos с 1986 по 2001 год. В 2001 году он был одним из основателей Фотоагентства VII (он вышел из VII в августе 2011 года).

Нахтвей присутствовал во время терактов 11 сентября 2001 года во Всемирном торговом центре и произвел хорошо известную связанную работу. Он также составил фоторепортаж о влиянии конфликта в Судане на мирных жителей.

В феврале 2011 года Нахтвей участвовал в скандальной статье для журнала Vogue Magazine, в которой освещал сирийского диктатора Башара аль-Асада и его семью в благоприятном свете. Статья и серия фотографий вызвали особый резонанс, поскольку мирное протестное движение в контексте «арабской весны», которое в то же время набирало обороты, было жестоко подавлено военными и спецслужбами сирийского режима. К декабрю 2011 года число погибших в ходе восстания оценивалось от 3 500 до 5 000 человек, в то время как около 30 000 мирных жителей были заключены в тюрьмы и во многих случаях подверглись жестоким пыткам. Позже Vogue решил удалить статью со своих страниц. Тем не менее, статья все еще доступна на собственном веб-сайте сирийского президента.

Источник: Википедия

Джеймс Нахтвей вырос в Массачусетсе и окончил Дартмутский колледж, где изучал историю искусств и политологию (1966-70). Изображения войны во Вьетнаме и движения за гражданские права в Америке оказали на него сильное влияние и сыграли важную роль в его решении стать фотографом. Он работал на борту кораблей в торговом флоте и, обучаясь фотографии, был учеником редактора новостных фильмов и водителем грузовика.

В 1976 году он начал работать газетным фотографом в Нью-Мексико, а в 1980 году переехал в Нью-Йорк, чтобы начать карьеру внештатного фотографа для журналов. Его первым зарубежным заданием было освещение гражданских беспорядков в Северной Ирландии в 1981 году во время голодовки ИРА. С тех пор Нахтвей посвятил себя документированию войн, конфликтов и критических социальных проблем. Он работал над обширными фотоочерками в Сальвадоре, Никарагуа, Гватемале, Ливане, на Западном берегу и в Газе, Израиле, Индонезии, Таиланде, Индии, Шри-Ланке, Афганистане, на Филиппинах, в Южной Корее, Сомали, Судане, Руанде, Южной Африке. , Россия, Босния, Чечня, Косово, Румыния, Бразилия и США.

Нахтвей был фотографом по контракту с журналом Time с 1984 года. Он был связан с Black Star с 1980 по 1985 год и был членом Magnum с 1986 по 2001 год. В 2001 году он стал одним из основателей фотоагентства. VII. У него были персональные выставки в Международном центре фотографии в Нью-Йорке, Национальной библиотеке Франции в Париже, Palazzo Esposizione в Риме, Музее фотоискусства в Сан-Диего, Culturgest в Лиссабоне, El Circulo de Bellas Artes в Мадриде, Fahey/Klein Gallery в Лос-Анджелесе, Массачусетский колледж искусств в Бостоне, Canon Gallery и Nieuwe Kerk в Амстердаме, Carolinum в Праге и Hasselblad Center в Швеции, среди прочих.

Он получил множество наград, таких как Премия Содружества, Премия Мартина Лютера Кинга, Премия доктора Жана Майера за глобальное гражданство, Премия Генри Люса, Золотая медаль Роберта Капы (пять раз), Премия World Press Photo (дважды), Журнал Фотограф года (семь раз), Премия Международного центра фотографии Infinity (трижды), Премия Leica (дважды), Премия Байо для военных корреспондентов (дважды), Премия Альфреда Эйзенштадта, Премия фотоэссеистов Canon и Премия Мемориальный грант У. Юджина Смита в области гуманистической фотографии. Он является членом Королевского фотографического общества и имеет степень почетного доктора изящных искусств Массачусетского колледжа искусств.

Источник: www.jamesnachtwey.com

Глаза войны: документальный фотограф Джеймс Нахтвей

Статья

Путешествие в неизвестность

Джеймс Нахтвей и Мэри Койк, American Battlefield Trust • Журнал Hallowed Ground • 2 апреля 2020 г. • Обновлено 30 апреля 2021 г.

Фотограф-документалист Джеймс Нахтвей

Мэтт Брант

В юности на меня большое влияние оказали фотографии времен войны во Вьетнаме и американского движения за гражданские права. У меня не было никакого опыта в фотографии, я никогда не пользовался фотоаппаратом. Но после того, как я закончил колледж, я решил, что именно этим я хочу заниматься в своей жизни, потому что я видел, что эта работа имеет огромную ценность для общества. Военные и политические деятели говорили населению одно, а фотографы показывали совсем другое, и я нашел фотографов гораздо более убедительными.

Я стал фотографом, чтобы быть военным фотографом. Это то, чем я хотел заниматься, и я понял, что должен тренироваться до такой степени, чтобы чувствовать, что я способен внести достойный вклад в качестве военного фотографа, потому что я осознавал, насколько это серьезная ответственность.

Я одолжил фотоаппарат у брата, потому что у меня не было достаточно денег, чтобы купить его. Я поддерживал себя тем, что ночью водил грузовики, работал ночью на складе. Я читал книги о том, как пользоваться фотоаппаратом, как экспонировать негатив. Я арендовал фотолабораторию и сам научился проявлять пленку и делать отпечатки. Я давал себе задания, как если бы я работал на редактора, и выходил снимать. В конце концов, мне потребовалось 10 лет, чтобы тренироваться, прежде чем я почувствовал, что действительно готов документировать войну.

Немного подработав, я устроился в газету в Альбукерке, Нью-Мексико. Затем, через четыре года, я почувствовал, что научился всему, что мог, из этого опыта, поэтому я ушел в отставку, сел в свой Volkswagen и поехал в Нью-Йорк, где начал карьеру фрилансера.

После шести месяцев, потраченных на то, чтобы завоевать доверие различных редакторов, Бобби Сэндс объявил голодовку в Северной Ирландии. Он был членом парламента и членом ИРА, который был узником H-блока. Насилие вспыхнуло на улицах Белфаста и Дерри, и я сел в самолет и отправился туда без задания. Я просто подумал: «Я должен посмотреть, готов ли я сделать это».

Затем я стал освещать гражданские войны в Ливане; войны по всей Центральной Америке, включая Сальвадор, Никарагуа, Гватемалу и вторжение США в Панаму; войны на Балканах; войны в Чечне; война в Шри-Ланке; коммунистические повстанцы в бою на острове Минданао на Филиппинах; палестино-израильский конфликт; израильское вторжение в Ливан; народные восстания с целью свержения диктаторов в Южной Корее, на Филиппинах и в Индонезии; часто ожесточенная освободительная борьба в Южной Африке; геноцид в Руанде; война против советской оккупации Афганистана и, позднее, американская война в Афганистане; вторжение США в Ирак. И я работал почти во всех этих местах, не один раз, а несколько раз.

Мне очень сложно выстроить иерархию событий, которые я освещал. Но один был настолько ужасен, что, несмотря на то, что я был его свидетелем, я не в состоянии по-настоящему понять: геноцид в Руанде, когда от 800 000 до миллиона человек были убиты в течение ста дней их соотечественниками, их собственными соседями. , используя сельскохозяйственные орудия в качестве оружия. Как такое могло произойти, я не в силах понять.

Думаю, когда я только начинал, мной двигала социальная ценность журналистики. Но меня также привлекали приключения и опасность. Но тяга к приключениям и опасности исчезла, а целеустремленность стала сильнее, пока в какой-то момент она не стала единственной мотивацией.

Моя цель — охватить массовую аудиторию в то время, когда события еще происходят, чтобы изображения могли стать частью сознания людей. Я нацеливаю свои изображения на то, что я считаю лучшими инстинктами людей — сострадание, щедрость, чувство добра и зла. Готовность идентифицировать себя с другими. Мы надеемся, что после повышения осведомленности о проблеме она станет частью диалога между согражданами. Это процесс, благодаря которому проблема остается в сознании общественности, и когда проблема активно обсуждается в общественном пространстве, политики должны обратить на это внимание. Это один из способов, которым происходят изменения, и визуальная журналистика может сыграть важную роль в этом процессе.

То, что происходит во время боя, уникально. То, через что проходят люди, интенсивность переживаний, постоянное пребывание на тонкой грани между жизнью и смертью в течение долгих периодов времени, видя, как люди рядом с тобой падают, видя, как падают друзья, — это то, что происходит только в бою, и я хочу задокументировать это. Я думаю, людям важно это видеть.

В своих фотографиях я пытаюсь задокументировать условия данной ситуации и то, как эти условия влияют на людей, которые в них находятся. Возможно, в более важном смысле изображение заставит зрителей задать себе фундаментальные вопросы: как возникла эта ситуация? Поддерживаем ли мы и одобряем это? Какие цели могли бы это оправдать? Что можно сделать, чтобы остановить это?

В 1862 году рецензент New York Times на работы Александра Гарднера сказал: «Как можно фотографировать разбитое сердце?» А затем он продолжил описывать, как это ужасно для матерей погибших. И в то время Гарднер не фотографировал семьи и не фотографировал горе, которое они выражали. В то время как я фотографировал это много раз, и я знаю, что можно сфотографировать кого-то, выражающего, что его сердце разбито. Я был тронут до слез много раз. Трудно сосредоточиться сквозь слезы, но я стараюсь.

Есть много препятствий для фотографирования войны. Многие из них физические. Есть опасность, есть местность, по которой нужно ориентироваться, есть транспорт, который нужно организовать. Есть и эмоциональные препятствия. Все эти трудности должны быть преодолены для того, чтобы я мог делать свою работу.

Я также не застрахован от опасности. Я был в Багдаде, освещал деятельность одного взвода, который действовал в самой враждебной части Багдада сразу после оккупации. Я был с репортером, работал над Время Выпуск «Человек года», которым в том году были американские военные. Мы выехали на очень людную улицу, и Хаммер, в котором мы находились, остановился в пробке, когда кто-то из толпы бросил в нас гранату. При взрыве тяжело ранено несколько солдат. Моему коллеге оторвало руку, а я получил ранения в колени, живот и лицо. Я продолжал фотографировать, пока не потерял сознание, а очнулся, когда находился в полевом госпитале в базе взвода.

Я прекрасно осознаю, что снимаю историю по мере ее развития, еще до того, как что-то было написано, когда невозможно знать, что произойдет от одного момента к другому. Я чувствую, будто нахожусь на краю времени и совершаю путешествие в неизвестность.

Изображения — одно из средств, с помощью которых люди помнят историю. Во многих отношениях фотографическое изображение — это первое, что приходит на ум, когда мы думаем об историческом событии, произошедшем с момента изобретения фотографии. Фотографии показывают нам реальность на местах, а не политическую риторику. Они возлагают на политических и военных лидеров ответственность за свои решения и действия.

Глаза войны

Джеймс Нахтвей

Первый опыт Джеймса Нахтвея в фотосъемке конфликтов пришелся на период беспорядков в Северной Ирландии, после чего он документировал бурные события в Южной Африке, Латинской Америке, на Ближнем Востоке, в Восточной Европе и бывшей Советский Союз. Он получил многочисленные признания за свою работу.

Мэри Койк

Мэри Койк — директор по связям с общественностью американского фонда Battlefield Trust. Она была редактором Hallowed Ground с 2007 года.0003

Подробнее

Джеймс Нахтвей — Джон Пол Капонигро

Джеймс Нахтвей вырос в Массачусетсе и окончил Дартмутский колледж, где изучал историю искусств и политологию. Он работал на борту кораблей в торговом флоте и, обучаясь фотографии, работал учеником редактора новостных фильмов и водителем грузовика.

В течение четырех лет он работал фотографом для газет в Нью-Мексико, а в 1980 году переехал в Нью-Йорк, чтобы начать карьеру внештатного фотографа для журналов. Его первым зарубежным заданием было освещение гражданских беспорядков в Северной Ирландии в 1981 во время голодовки ИРА. С тех пор он посвятил себя документированию войн, конфликтов и социальных проблем по всему миру. Он много работал в Сальвадоре, Никарагуа, Гватемале, Ливане, на Западном берегу и в Газе, Израиле, Индии, Шри-Ланке, Афганистане, на Филиппинах, в Южной Корее, Сомали, Судане, Бразилии, Руанде, Южной Африке, России, Боснии, Чечня, Румыния, Вьетнам, а также вся Индонезия и Восточная Европа.

Его работы регулярно публиковались во многих лучших международных изданиях, включая Time, Life, New York Times Magazine, Newsweek, National Geographic, Stern, Geo, El Pais, L’Express и многие другие. С 19 лет работает фотографом по контракту с Time.84 года, член Magnum с 1986 года.

Его книги включают Deeds of War, опубликованную в 1989 году, и Inferno, опубликованную в 1999 году. Дартмутский колледж, Каролинум в Праге, Центр Хассельблад в Швеции, Галерея Кэнон, Нисуве Кирке в Амстердаме и Массачусетский колледж искусств, где он был удостоен звания почетного доктора.

Исследователь света Canon, шесть раз был удостоен награды Magazine Photographer of the Year, четыре раза — золотой медали Роберта Капы, дважды — World Press Photo Award, дважды — International Center of Photography Infinity Award, дважды — Leica Award, Дважды премия Overseas Press Club за лучший фоторепортаж из-за рубежа, премия Canon Photo Essayist, мемориальный грант Юджина Смита, премия Bayeaux для военных корреспондентов, премия Sprague (высшая награда, присуждаемая Национальной ассоциацией фотокорреспондентов) и совсем недавно Премия Альфреда Эйзенштадта 2000 г. за журнальную фотографию за отдельное изображение и журналистское влияние

Джеймс Нахтвей Я думаю, что рост сознания людей – это первый шаг к созданию общественного мнения, а общественное мнение создает импульс для перемен. Это создает давление на лиц, принимающих решения, на власть предержащих, которые принимают решения, влияющие на жизни тысяч людей. Помочь создать импульс для их движения в правильном направлении через общественное мнение — дело стоящее.

Несмотря на все разочарования и неудачи, я думаю, что этот процесс работает. Иногда это происходит быстрее, иногда мучительно медленно. Но это давление всегда должно быть, чтобы продвигать процесс вперед. Помогает. Это довольно часто расходится с тем, что публикуют правительства, с информацией и тем, как они хотят придать событиям, потому что, по сути, они хотят управлять повесткой дня. Думаю, их раздражает общественное мнение. Это мешает им. И действительно, это должно мешать им. Это должно помочь отвлечь их на правильный курс.

Крах политики США в Сомали привел к тому, что мы игнорировали Руанду. Наше игнорирование Руанды и знание того, что международное сообщество несет определенную ответственность за от полумиллиона до миллиона ненужных смертей, привело к неприятию того, что происходит в Косово. Эти вещи связаны. Моя книга (Inferno) представляет собой отчет о том, что произошло в последнее десятилетие 20-го века преступлений против человечества, которые связаны между собой. Иногда очень прямо, иногда более тонко. Кульминацией книги является Косово.

Джон Пол Капонигро Каким образом связаны?

JN Возьмем пример, который я привел вам о провале политики США в Сомали. Миссия началась с доброй воли и добрых намерений и была эффективной. Эта миссия заключалась в защите раздачи продовольственной помощи жертвам голода. Когда это превратилось в политическую миссию по разоружению ополченцев, а затем преследованию одного из военачальников, все резко изменилось и обернулось катастрофой. Именно эта катастрофа побудила Билла Клинтона отвернуться от Руанды. Он не хотел снова обжечься в Африке и поэтому сознательно отказался от слова «геноцид», потому что понимал, что это слово влечет за собой обязательство вмешаться. Организация Объединенных Наций сделала то же самое. Кофи Аннан в то время руководил миротворческими силами, и они ушли во время геноцида, а не вошли. Опять же, это было связано с катастрофой в Сомали. Это была пиар-катастрофа. И, как оказалось, так было и с Руандой. Это было неправильно, и они понимают, что в некотором роде несут ответственность за эти смерти. Они оба поехали в Руанду и принесли извинения тамошним людям, что очень редко делает любой политик. Они признали свою неправоту и извинились. И когда возникло Косово, когда сербы начали проводить этнические чистки Косово, я думаю, международное сообщество поняло, что оно не может отвернуться от Косово, как от Руанды. Там есть связь.

JPC Вы говорите о нашей «коллективной ответственности», и мне было интересно, для тех, кто не знает, как действовать после просмотра вашей работы, какие предложения вы могли бы предложить им.

JN Я думаю, что на самом базовом уровне, если люди сталкиваются в прессе с несправедливостью и преступлениями против человечности, они должны заняться этими проблемами. Они должны поддерживать его внутри себя и не отворачиваться от него. Если это сложно понять, они должны попытаться понять это. Они должны дать ему время подумать об этом, чтобы понять, что происходит, и пообщаться друг с другом. Таким образом формируется избирательный округ. Так создается общественное мнение и так оно живет. Еще одним шагом было бы общение с кем-то, официальным лицом в Организации Объединенных Наций, послом, кем-то в Государственном департаменте или правительстве. Отправить письмо. Пусть они знают: «Я знаю, что там происходит. Я думаю, что с этим нужно что-то делать. Это неприемлемо». Я думаю, что это вопрос того, чтобы позволить себе иметь мнение и стать частью группы, которая имеет влияние. Это сила. В демократии он состоит из множества отдельных голосов — вместе. Это то, из чего он сделан, и это то, к чему должны прислушиваться наши лидеры. Я думаю, это имеет эффект.

JPC Так ли это?

JN Да. Если только вы не считаете, что общественное мнение ничего не значит. Я верю, что да. Я думаю, что это во многом было связано с тем, что Соединенные Штаты ушли из Вьетнама гораздо раньше, чем в противном случае. Это повлияло на нашу политику в Центральной Америке. Это повлияло на помощь голодающим в Эфиопии, на юге Судана и в Сомали. Это повлияло на Косово. Я думаю, интервенция в Косово получила огромную поддержку. Люди поняли, что это было оправдано.

Опять же, первоначальный шаг — вовлечь себя как личность в то, что происходит, сохранить это внутри себя, иметь мнение, донести это мнение до людей вокруг вас и людей, принимающих решения. сфера.

Самоустранение от этого процесса — плохая услуга. Есть много видов действий, которые эффективны. Что не эффективно, так это ничего не делать. Это всегда вариант, но что хорошего в этом? В Руанде было убито от полумиллиона до миллиона человек, а мы ничего не сделали. Кто-нибудь этому рад? Я так не думаю.

JPC Вот такого рода поддержки я ищу.

JN Существует также журналистская ответственность, журналистские издания и передачи несут ответственность за информирование людей о том, что происходит. В наши дни так много места отводится образу жизни и знаменитостям, моде и внутриполитическим скандалам. Все это стало своего рода развлечением, что, безусловно, является одним из аспектов прессы. Это бизнес. Они должны делать что-то, что, по их мнению, приносит доход. Но есть также то, что называется журналистской ответственностью, и это требует определенного баланса и уважения к интеллекту и состраданию аудитории. Люди действительно хотят знать, что происходит.

Многие решения, которые сейчас принимаются в журналистике, определяются рынком, а не журналистикой. Даже фраза «усталость от сострадания» как-то больше относится к рекламодателям, чем к широкой публике. Рекламодатели не хотят, чтобы их товары отображались рядом с историями о несправедливости, разрушениях и страданиях. Назвать это «усталостью от сострадания» — это своего рода извинение за то, что мы не опубликовали эти истории. Возможно, рекламодатели должны понимать свою большую ответственность. В свободном обществе, возможно, им следует поощрять эти истории, а не препятствовать им, потому что это полезно для нации и мира. Это может быть слишком идеалистично или наивно. Но мы живем в одном мире.

JPC Это. Как потребители, мы также должны поддерживать качество информации. Спрос может управлять предложением. Так же как и отсутствие спроса.

JN Я никогда не слышал, чтобы они использовали, например, фразу «усталость супермодели». Я думаю, что среди населения есть много людей, которые чувствуют «супермодельную усталость», но вы не услышите в публикациях эту фразу.

JPC Они что-то продают. Жертв голода нет.

ИН Когда вы публикуете рассказы и фотографии о страдающих людях, вы должны быть готовы что-то отдать, а не продать. Я думаю, что люди готовы что-то дать.

JPC Как вы справляетесь с обработкой такого рода тем на таком постоянном уровне в течение такого длительного времени?

JN Все, что я могу сделать, это продолжать и углубляться в это. От него никуда не убежать. Спасения нет. У меня нет костылей. Единственный способ для меня — понять ценность работы и продолжать.

JPC Как вы поддерживаете свою веру в человечество перед лицом такой бесчеловечности?

JN Люди, с которыми я встречаюсь, когда нахожусь в поле, — вот источник моего вдохновения. Видеть, как обычные люди справляются с такими бедствиями и такими страданиями, продолжают идти дальше, выживают, пытаются устроить жизнь, сохранить свою семью – это меня смущает. Я не знаю, есть ли у меня их сила и грация, и это меня вдохновляет. Люди заслуживают лучшего, чем то, что они получают, а то, что они получают, довольно часто не является необходимым. Этого не должно было случиться. Это не естественное состояние, и с этим можно что-то сделать. Моя вера в человечество исходит из того, что я свидетельствую об этом.

JPC Это, безусловно, позволяет мне увидеть вещи в перспективе: любое страдание, которое я чувствую, через которое я прохожу, или трудности, с которыми я могу столкнуться, выглядит бледно, почти несущественно по сравнению со страданиями других людей, которых я вижу на ваших фотографиях.

JN Абсолютно. Это дает людям перспективу.

JPC Как вы относитесь к искушению вмешаться или принять участие в ситуации, стоящей перед вами?

JN Я участвую. Быть свидетелем, давать показания — значит быть вовлеченным. Это выбор; активное решение. Это не пассив. Это глубокое обязательство. При необходимости я вовлекаюсь в более непосредственное практическое участие. Я понимаю, в чем заключается моя функция, но я также признаю, что бывают моменты, когда я единственный, кто действительно может что-то изменить, спасая кого-то. Когда мне это ясно, я откладываю камеру и делаю все возможное, чтобы помочь. Любой сделал бы то же самое. Большую часть времени, например, когда я фотографирую раненых в бою, о них уже заботятся их медики или товарищи. Больше ничего не могу предложить. Вмешиваться в это было бы только способом заставить себя чувствовать себя хорошо. Пока я вижу, что больше ничего не могу сделать, я выполняю свою обязанность быть там с камерой. Я видел, как на людей нападали толпы, и я вмешался, потому что понял, что могу их спасти. Иногда мне это удавалось, иногда нет, но я пытался. Если я найду голодного человека, который не знает, куда идти за едой, кто потерялся или не в силах двигаться, я отведу его в центр питания. Но большинство фотографий, которые я делаю во время голода, находятся в центре питания, где о людях уже заботятся, насколько это возможно.

JPC Расскажите мне о ваших «отношениях между совестью и искусством».

JN Я использую то, что знаю о формальных элементах фотографии, на благо людей, которых я фотографирую, а не наоборот. Я не пытаюсь делать заявления о фотографии. Я пытаюсь использовать фотографию, чтобы делать заявления о том, что происходит в мире. Я не хочу, чтобы мои композиции были застенчивыми. Я не хочу, чтобы они привлекали к себе внимание. Когда зрители смотрят на мои фотографии, я хочу, чтобы непосредственное воздействие оказывалось непосредственно между ними и людьми, которых я фотографирую. Я стараюсь использовать фотографию очень элементарно, очень просто. Это сложно, и я думаю, что продолжаю развиваться в своих способностях. Я не хочу делать общие изображения. Я не хочу делать иллюстрации, которые не имеют эмоционального или морального воздействия. Я хочу создать сильное чувство идентификации.

JPC Вы говорите, что образы, которые вы создаете, одновременно объективны и субъективны. Помогите мне понять это яснее.

JN Когда что-то происходит перед моими глазами, чувства, которые я испытываю к этому, преломляются во мне. Что бы я ни чувствовал по этому поводу, это продукт моей индивидуальной истории. Я пытаюсь направить эти чувства в фотографии, чтобы зрители поняли мою чувствительность к фактам. Это может быть сделано. Только так это можно сделать убедительно.

JPC Что происходит с объективным характером работы в процессе? Это смыто или оба уровня женаты?

JN Слияние объективного и субъективного становится реальностью. Я строю свое общение, и когда у меня есть что-то общее с другими людьми, мы разделяем эмоции. Я могу привести людей к точке зрения только потому, что они разделяют эмоции. Я усиливаю или разъясняю то, что люди чувствуют, но не могут сформулировать. Какие бы эмоции я ни испытывал в ситуациях, в которые попадаю, это очень сильные эмоции. Существует огромное количество гнева, печали, разочарования, горя, неверия. Не будет никакой пользы, если я позволю этим эмоциям, какими бы сильными они ни были, закрыть меня. Тогда я был бы бесполезен, я вообще не должен был туда идти. Я должен взять свои эмоции и направить их в работу. Я надеюсь, что, в конце концов, они выражают сострадание.

JPC Во-первых, это мужественный поступок, чтобы взглянуть на материал, но чтобы снова и снова возвращаться назад, я не уверен, что для этого есть другое слово, кроме как «героический». Многим из нас очень трудно даже представить себе приближение к материалу. Тратить на него столько времени — совсем другое дело. Это довольно необычно.

JN Это не для всех, я это понимаю.

JPC Так что некоторые из нас рады, что есть такие люди, как вы, которые делают это, зная, что это не для нас.

JN Приятно слышать.

JPC Некоторые критикуют более художественную подачу такого рода материалов — журнальные столики, книги, галереи, музеи, репродукции, все предметы искусства. Они утверждают, что такого рода обработки экзотизируют этот материал, делая его гламурным, временами статусно-ориентированным, даже фетишистским, подталкивая его к сенсационности. И наоборот, другие сказали бы, что его появление в этих мирах привлекает большее и более продолжительное внимание к материалу. В то время как некоторые будут критиковать Inferno как один из этих художественных объектов, в то же время другие будут утверждать, что в результате он обретает большую долговечность и повышенное значение. Как вы относитесь к такой подаче такого материала?

JN Для меня Inferno не арт-объект, это архив. Основой дизайна, размера, всего физического представления является создание архива, который войдет в нашу коллективную память и наше коллективное сознание. Основная функция моей работы состоит в том, чтобы появляться в массовых публикациях в то время, когда происходят ситуации, чтобы создавать сознание и общественное мнение и создавать атмосферу, в которой возможны изменения. Вот почему я это делаю. Второстепенная функция — войти в нашу память, чтобы эти вещи сохранились и не забылись. Это визуальное наследие, которое нужно обдумывать, когда мы идем в будущее. Надеюсь, мы не совершим тех же ошибок, что и в прошлом. В этом есть ценность.

Пару раз показывал в музеях, и это тоже действующая форма общения. Повестка дня музея не определяется критиками. Его устанавливают не только люди, управляющие музеем. Его также задают люди, которые посещают музей, и художники, которые там выставляются. Тот факт, что работа висит на стене музея, не обязательно означает, что ее можно рассматривать исключительно как объект искусства. Он нужен для непосредственного общения со зрителем, может быть, со зрителем определенного типа, возможно, с более ограниченной аудиторией, но, тем не менее, аудиторией, чем в журналистике, но, тем не менее, с важной аудиторией людей, у которых есть важные мнения.

Хотя у меня его не было, но если бы мне пришлось делать выставку в галерее, я бы попытался сделать ее еще одной формой общения, возможно, с еще более четко сфокусированной аудиторией. Коллекторы важны. У них широкие интересы и широкое влияние, и с ними стоит связаться. Я не вижу, чтобы какой-то догматический стереотип о значении картины, потому что она висит в галерее, должен помешать мне или кому-либо еще попытаться сделать это сообщение.

ПКД В том же духе ваши композиции прекрасны. Какова функция красоты?

JN Красота присуща жизни, и часто она присуща трагедии. Я ничего не навязываю. Это то, что я воспринимаю. Я не думаю, что в моих картинах красота побеждает трагедию. Иногда это обволакивает его и делает более острым. Это делает его более доступным. Парадокс сосуществования красоты и трагедии был темой в искусстве и литературе на протяжении веков. Фотография не является исключением. Красота пьеты в языке тела, в связи между матерью и сыном. Пьета не плод воображения, она взята из жизни. Фотография, напоминающая пьету, не является имитацией искусства. Это представление источника этого искусства в реальной жизни. Красота еще в связи между матерью и сыном.

JPC Я вспомнил слово, которое вы использовали, сострадание. Я думаю, пока это присутствует, это гарантирует, что это произойдет. Одно дело сделать страдание красивым. Совсем другое дело признать красоту страдальца.

Вы сказали: «Наша способность общаться вызывает мучительное осознание, которое, в свою очередь, требует ответа». Расскажи мне еще о своем утверждении: «Совершенство средств, но смешение целей — беда нашего времени».

JN В то время, когда у нас есть богатство, инфраструктура и технологии для достижения стольких целей, мы часто не знаем, как направить имеющиеся в нашем распоряжении инструменты. Например, возникла путаница в отношении того, что делать в случае с Боснией. Это была война, которой не должно было быть. Однажды начавшись, он мог бы закончиться гораздо раньше, если бы мировые лидеры проявили решимость использовать имеющиеся дипломатические и материальные ресурсы. Но были и путаница, и конфликт, и компромисс. Эти инструменты никогда не использовались должным образом, и война затянулась на годы дольше, чем могла бы. У нас были ресурсы для предотвращения геноцида в Руанде, и все же, опять же, была путаница и компромисс, а ресурсы, которые были в нашем распоряжении, не были использованы. Вот что я имел в виду.

JPC Это подчеркивает, насколько важно понимать, что произошло раньше и где мы находимся сегодня, чтобы мы могли принимать эффективные меры при возникновении новых ситуаций.

JN Абсолютно. Как можем.

Фотожурналист Джеймс Нахтвей, 70 лет, рассказывает о своей работе18 Куратор академического программирования о приобретении музеем фотоархива Нахтвея.

7 сентября музей объявил о приобретении архива военного фотографа, включающего более 500 000 изображений, сделанных за 35 лет, в течение которых Нахтвей документировал условия в некоторых из самых опасных мест мира. Вот отредактированная версия их обсуждения.

Кэтрин Харт: Что для вас значит прибытие архива в Дартмут?

Джеймс Нахтвей: Начиная с 1981 года, я посвятил себя документированию современной мировой истории настолько интенсивно и тщательно, насколько мог. Результатом этих усилий стал огромный объем работы. Это визуальная запись нашего времени, которая, я думаю, уникальна как по своему масштабу, так и по своей точке зрения. По мере того, как я продолжаю фотографировать, архив продолжает расширяться. То, что оно будет не только сохранено, но и использовано как для нынешнего, так и для будущих поколений, имеет первостепенное значение. То, что он будет находиться в Дартмуте и развиваться здесь, очень важно для меня. Я думаю, архив мог бы найти пристанище и в других местах. Из-за качества и ценностей дартмутского сообщества и высокого уровня образования я хотел, чтобы он был здесь.

KH: Оглядываясь назад на свою работу фотожурналиста, какие темы и сюжеты выделяются?

JN: Конфликты и критические социальные проблемы были в центре моей работы. Я начинал как военный фотограф, документируя многие, если не большинство войн за последние 35 лет, включая Ирак, Афганистан, Ливан, Руанду, Никарагуа, Сальвадор, Северную Ирландию, Шри-Ланку и Чечню, среди прочих. Социальные проблемы и глобальные проблемы здравоохранения, которые недооценивались или игнорировались, но требуют решения, включают промышленное загрязнение, бездомность, туберкулез, жестокое обращение с детьми в учреждениях и наркоманию, и это лишь некоторые из них. Я стараюсь фотографировать честно, но с чувством сострадания, чтобы массовая аудитория могла установить человеческую связь с людьми на снимках. Если это произойдет, то изменение станет возможным.

KH: Вы являетесь научным сотрудником, первым почетным приглашенным научным сотрудником Рота, совместно с профессором Марком Уильямсом читали курс по изучению кино и средств массовой информации и читали приглашенные лекции на многочисленных курсах на различных факультетах. Как вы видите использование вашего архива в учебной программе? Как бы вы хотели, чтобы студенты, преподаватели и ученые использовали архив? Какие возможности предоставит ваша резиденция в Дартмуте?

JN: Долгосрочные отношения с Дартмутом создадут возможность превратить архив в уникальный ресурс для ученых, студентов и историков. Я буду работать с персоналом Дартмута над редактированием, упорядочиванием и оцифровкой сотен тысяч изображений в комплексные работы, охватывающие широкий спектр академических дисциплин. Чтобы усилить изображения, мы также будем разрабатывать текст, который расскажет истории людей и ситуаций, с которыми я столкнулся на уровне земли на острие истории.

Из этих историй возникнут вопросы, проблемы и идеи, касающиеся политики, этики, философии, пола, репрезентации в искусстве, журналистике и т. д., которые можно обсуждать как на конкретном уровне, так и на более вневременном и универсальном уровне. простой. Я также надеюсь на продолжение посещения занятий и лекций, в которых личный опыт и документация станут основой для широкого обсуждения. Я посещал занятия и имел актуальные и сложные беседы со студентами и преподавателями в области государственного управления, антропологии, истории искусства, биологии, журналистики, студийного искусства и музыки. Совместное преподавание с профессором Уильямсом было замечательным опытом. Надеюсь, студенты узнали так же много, как и я.

KH: Какие проекты вы планируете реализовать, работая в Дартмуте?

JN: Я буду продолжать активно фотографировать глобальные события, а также работать над рядом книг и выставок. Когда я не в дороге, я безостановочно работаю в своей студии (расположенной по адресу: Currier Place, 4). В настоящее время я занимаюсь дизайном и упорядочиванием масштабной выставки, которая откроется в Милане в ноябре, а также книги, которая будет сопровождать выставку. Я также буду работать над несколькими другими книгами, которые уже давно находятся в разработке. Первая будет об освободительной борьбе в Южной Африке.

KH: Вы все еще работаете в поле и на задании. Какие события сегодняшнего дня привлекают ваше внимание? Как известный журналист, у вас есть возможность пролить свет на замалчиваемые истории, как вы делали в прошлом с румынскими сиротами, кризисом СПИДа в Африке и лекарственно-устойчивым туберкулезом. Какие истории или вопросы игнорируются, и на которые, по вашему мнению, следует обратить больше внимания?

JN: За последние несколько месяцев я совершил три поездки в Европу, чтобы задокументировать миграцию беженцев, и я планирую следить за этой историей. Я также продолжу работу над долгосрочным проектом, посвященным необратимым последствиям войны во Вьетнаме для населения Вьетнама.

KH: Как вы надеетесь, каким будет наследие вашей работы?

JN: Хорошо информированное население абсолютно необходимо для нормального функционирования демократического общества. Моя цель как визуального документалиста состояла в том, чтобы показать, что то, что происходит в нашем мире, происходит с отдельными человеческими существами, одно за другим, каждое из которых так же важно, как и следующее. Даже если это может происходить тысячи раз, это не просто статистика. И дело не в политической риторике. Это реально. Я смотрю на историю с точки зрения людей, которые ее переживают, которые страдают от ее последствий. В краткосрочной перспективе визуальная документация становится важным элементом в процессе изменений. В долгосрочной перспективе это становится способом, которым мы помним историю. Изучая его, надеюсь, мы сможем научиться. Столь близкое знакомство с историей и создание этого обширного архива изображений было моей жизнью. Чтобы теперь иметь возможность передать студентам некоторые из этих событий и то, чему можно было бы научиться из них, чтобы помочь новому поколению молодых людей увидеть и задать вопросы, подбодрить их крылья, когда они вылетают из гнезда. , это подарок.

Фотографии Джеймса Нахтвея 11 сентября | Время

Джеймс Нахтвей оказался в Нью-Йорке утром 11 сентября и направился к Ground Zero. В 2001 году журнал TIME опубликовал необычные снимки того дня, сделанные Нахтвеем, но он не возвращался к этим 27 катушкам пленки в течение многих лет. В 2011 году у нас в офисе был Нахтвей, который корпел над своими контактными листами, заново переживая события того вторника. Здесь он делится с TIME своей обработкой этих фотографий, некоторые из которых ранее не публиковались (слайды: 1, 5, 8, 9, 11, 14, 16), и беседует с писателем Дэвидом Леви Страусом о работе.

Джеймс Нахтвей проснулся рано 11 сентября 2001 года, прилетев из Франции поздно ночью. Для него было необычно находиться в городе в то время, когда он обычно был в командировке в другом месте мира, документируя конфликты. Он взял свой утренний кофе на восточную сторону своего лофта на Уотер-стрит и посмотрел через Ист-Ривер на Бруклинский мост. Он помнит, что небо было самым голубым и ясным из тех, что он видел за долгое время, пилоты называют это состояние «абсолютно ясным». Мост был освещен сзади, солнце отражалось от поверхности воды. Нахтвей взглянул вниз и заметил, что на соседней крыше стоят люди, смотрящие на запад и указывающие на небо. Он прошел через комнату к окнам на другой стороне чердака и увидел горящую северную башню Всемирного торгового центра. Через несколько минут второй самолет врезался в южную башню. Нахтвей, величайший военный фотограф нашего времени, сразу понял, что это был акт войны. Он собрал свои камеры, загрузил всю пленку, которая у него была, и побежал к горящим башням.

(См. также: 11 сентября: Фотографии, которые тронули их больше всего )

Как и много раз раньше, он бежал к чему-то, от чего все остальные, кроме других спасателей, убегали. . Он собирался выполнить свою работу: добраться до места и задокументировать происходящее. Но на этот раз все было иначе. На этот раз это происходило на его собственном заднем дворе. «Я всегда уезжал и был вовлечен в чужие трагедии и опасные ситуации, и возвращение в Америку всегда было убежищем. Но теперь война дошла до нас, и я думаю, что в тот момент мы стали частью мира так, как не были раньше. Может быть, это было давно, но это случилось сейчас, и ничто никогда не будет прежним».

Фотографии, которые Нахтвей сделал в тот день в течение следующих двенадцати часов, являются одними из самых знаковых изображений 11 сентября: южная башня рушится за крестом на вершине церкви Святого Петра на Черч-стрит и Баркли; призрачные фигуры, покрытые белой пылью, выходящие из дыма; трое пожарных работают вокруг своего лидера, стоя на коленях, с непокрытой головой, оглядываясь назад, чтобы увидеть, как пламя несется к ним; и искривленные, потусторонние руины Всемирного торгового центра 1, похожие на «декорации немого фильма об апокалипсисе».

В 10:29 Нахтвей услышал «что-то похожее на шум водопада в небе» и, подняв глаза, увидел, что северная башня падает прямо на него. «Я сразу понял, что мне осталось жить около пяти секунд, и что мои шансы выжить очень малы. На самом деле это было очень красивое зрелище: дым, металл и бумага на фоне голубого неба. Это было визуально ошеломляюще, одна из самых красивых вещей, которые я когда-либо видел. Но это собиралось убить меня, и не было времени сделать снимок». Он быстро просканировал местность, заметил открытую дверь отеля через дорогу (отель «Миллениум») и бросился к нему. Внутри он нырнул в открытый лифт как раз в тот момент, когда все потемнело. «Ты ничего не видел. Я мог бы быть мертв, но я задыхался, поэтому я знал, что должен быть жив». Он позвал посмотреть, есть ли вокруг него раненые, кому нужна помощь, а затем начал медленно продвигаться вперед в темноте. Через некоторое время он увидел точки света, которые оказались мигающими огнями брошенных полицейских машин. «Тогда я знал, что нахожусь снаружи, и я понял, ну, я не должен быть похоронен под обломками, если я снаружи». Он инстинктивно направился на север и в конце концов вышел на свет. Затем он развернулся и вернулся в Ground Zero.

«Это было, ну что я могу сказать? Это было невероятно. Все было покрыто этой белой пылью, вокруг валялись гигантские куски металла, а под ней раздавлены здания. Пожарные мало что могли сделать, но они все еще пытались, искали и звали людей. Я имею в виду, что это были просто сплошные обломки. Это было настолько невероятно, что я думаю, вам просто нужно было полагаться на то, что вы обычно делаете, и просто продолжать делать свою работу. Там были пожарные и полиция, они делали свою работу, они были профессионалами. Я думаю, они понимали, что потеряли много своих товарищей, но держали это в себе довольно хорошо. Что касается меня, я помню, как пытался стать фотографом и как это казалось важным. Это было единственное, что я мог сделать. Это была моя простая задача».

Одна из вещей, которая отличала события 11 сентября от многих других полей сражений, где Нахтвей работал последние 30 лет, заключалась в том, что он не видел тел погибших. «Отсутствие тел сжимало сердце, понимая, насколько велика должна быть потеря. Спасать было некого, лечить некого. Все они были под обломками, и все они были мертвы».

Нахтвей провел остаток дня в Ground Zero, выполняя свою работу. Он принес 28 рулонов пленки и отдал один драгоценный рулон коллеге-фотографу. Десять лет назад Nachtwey еще не перешел на цифру, поэтому с 11 сентября есть 27 контактных листов. Четырнадцать изображений Нахтвея, размещенных на Time.com, в первый день просмотрели 2 миллиона страниц.

Ролик № 6, экспозиция № 1, показывающая изображение спасателей, несущих тело о. Михал Судья 9/11.

Джеймс Нахтвей для TIME

21 августа 2011 года Нахтвей впервые за десять лет просмотрел свои контактные листы 11 сентября, и это вызвало бурю воспоминаний. «Я был удивлен тем, насколько сырым я все еще чувствовал себя в тот день. Я понял, что похоронил его, и хотел сохранить его похороненным. Должно быть много причин, почему, но они в основном не сформулированы, и, возможно, они всегда будут. Огромный размах, нереальность, ужас, тщетность, безумный, зловещий блеск атаки и тот простой факт, что она удалась, то, как она изменила мир, подавляющее, невыносимое чувство утраты, потому что фотография — это форма памяти, ее физическое проявление, и некоторые воспоминания хотят быть запертыми, а я открывал их».

Как и все известные мне фотографы-документалисты, Джим Нахтвей непоколебимо верит в силу изображений и в то, что люди могут видеть то, что происходит, имеют реальную социальную ценность. «Меня поддерживает общая ценность общения. Люди должны знать, и они должны понимать по-человечески. Фотография — это язык со своими ограничениями и сильными сторонами, но это мои инструменты, поэтому я должен стараться использовать их правильно. Я хочу, чтобы мои картины были сильными и красноречивыми. Я хочу достичь людей на глубоком уровне. Поскольку я представляю свои изображения для массовой аудитории, я должен верить, что людям не все равно. Люди от природы щедры, и если у них есть канал для проявления своей щедрости, они откликнутся. Люди знают, когда происходит что-то неприемлемое, и хотят, чтобы это изменилось. Я думаю, что это основа общения. Массовая осведомленность является одним из элементов перемен, но она должна сочетаться с политической волей».

«В случае с 11 сентября тот факт, что это было неправильно и что это было злодеяние, был очевиден — мне не потребовалось доказывать это. Все, что я мог сделать, это задокументировать это в меру своих возможностей. Я часто думаю, что мои фотографии действительно могут изменить сознание людей и подтолкнуть процесс, который должен происходить в определенном направлении. Но в данном случае это должно было случиться со мной или без меня. К сожалению, администрация Буша использовала эмоциональную силу образов 11 сентября, включая мою, для оправдания и получения поддержки непродуманного вторжения в Ирак, страну, которая не имела абсолютно никакого отношения к теракту 9 сентября./11. Таким образом, вещами манипулируют всеми возможными способами. Но я действительно чувствовал личную злость по поводу 11 сентября. Это было нападением на мою страну, мой город, мой район».

Интервью Дэвида Леви Стросса

Башни-близнецы, 1971 год. 9/11.

Посетите проект TIME Beyond 9/11: A Portrait of Resilience, который ведет хронику 9 сентября./11 и его последствия, нажмите здесь.

Свяжитесь с нами по телефону по адресу letter@time. com.

Джеймс Нахтвей – Организация Объединенных Наций фотографии

Джеймс Нахтвей родился 14 марта 1948 года в Сиракузах, штат Нью-Йорк. Как Роберт Капа был до середины 20-го века, так и Нахтвей был до его последних десятилетий. Он главный военный фотограф конца 20-го века, возмущенный тем, что после Холокоста и Вьетнама война по-прежнему, что шокирует, вездесуща. Он пять раз выигрывал золотую медаль имени Роберта Капы.

Как и Капа, как и Гойя, им движет желание документировать. «Я был свидетелем, и эти фотографии — мое свидетельство. События, которые я записал, не должны быть забыты и не должны повторяться». Это вступительное заявление на его сайте. Это не мир иронии или сомнений; это одна из ярости — гнева, который еще нужно успокоить или разбавить. Никогда не будет, пожалуй. Никогда не может быть, даже.

Он вырос в Массачусетсе и поступил в Дартмут, небольшой колледж Лиги плюща в Нью-Гемпшире, где изучал историю искусства и политологию. Пока, так, очень Восточное побережье. Даже, ну, такой опрятный. Затем, однако, он был сметен радикальным тенором времени. В частности, к действиям его подтолкнула война во Вьетнаме. Тем более, образами того конфликта. Как он сказал, ему и его поколению был предоставлен выбор, что думать о мире. Они могли поверить в то, что им сказали, или они могли обратить внимание на доказательства, которые видели на фотографиях. Фотография Ника Ута, на которой изображен голый, бегущий, облитый напалмом Фан Тхи Ким Фук. Nam , книга Тима Пейджа — основа для персонажа Денниса Хоппера в Апокалипсис сегодня . Ворчащий взгляд Дона Маккаллина на тысячу ярдов. Книга Филипа Джонса Гриффитса, Vietnam, Inc .

Нахтвей решил стать военным фотографом. Он намеренно начал изучать свое ремесло. В 1976 году он устроился на работу в Albuquerque Journal . К 1980 году он был там, где хотел быть: в Нью-Йорке фотожурналистом-фрилансером, готовым, желающим и способным отправиться на войну. В 19В возрасте 81 года он отправился в Северную Ирландию во время голодовки ИРА. С тех пор почти не было войны или конфликта, на который он не явился. Можно даже сказать: это не война, пока там нет Нахтвея.

Руанда. Чечня. Босния. Голод в Судане. Румынские детские дома. Косово. Южную Африку, где он — на самом деле неизбежно — стал ассоциированным членом Bang-Bang Club, неформальной группы местных фотографов. Он был там в тот день в 1994 году, когда двое из четырех полноправных членов клуба были застрелены, а один, Кен Остербрук, убит. Он был там во время вторжения в Ирак, где в результате взрыва гранаты ему раздробило ногу. Он продолжал фотографировать медика, который лечил других людей, пострадавших в результате теракта, вплоть до потери сознания. К концу следующего года он был на востоке, чтобы освещать последствия азиатского цунами 2004 года.

На заголовке Nachtwey редко встречается имя. Его сюжеты — не люди, а «люди», представители человеческой трагедии — а значит, и все мы. Отсюда эхо-сила его образов. В его войнах нет ничего романтического. Он не разделяет восхищения других фотографов фронтовиками, как страстно и сострадательно делал У. Юджин Смит. Хотя он сказал, что вначале его интересовала механика войны, этого нельзя найти в его фотографиях, которые сосредотачиваются, сосредотачиваются, сосредотачиваются на ужасах войны.

Однако он не разделяет мучительных сомнений более позднего поколения военных фотографов — например, Зеда Нельсона. Нигде в картинах Нахтвея — или в подписях — нет беспокойства о том, что образы смерти и насилия могут на самом деле продлевать и углублять войны, что связь между показателями помощи и изображениями отрубленных конечностей слишком часто является взаимной. Или что предоставленная помощь часто расходуется на покупку оружия для отрубания конечностей — и что фотограф, имеющий доступ к западным газетам и журналам, является одним из невольных турбонагнетателей этого коррумпированного, смертельного круга.

Его книга 1999 года, Inferno , состоит почти из 500 страниц и весит почти 5 кг. Его обложка черная, сознательно траурная. Есть мания по этому поводу, показывая нам так много картинок. Он заставляет нас держать глаза широко открытыми. Иногда он заставляет вас чувствовать себя сумасшедшим, сумасшедшим человеком, который цепляется за вас. Не в силах исчерпать себя, он принялся изнурять нас. Идея, я думаю, состоит в том, чтобы выйти за пределы десенсибилизации, туда, куда мы не можем не смотреть.

Книга предваряется цитатой жившего в аду поэта Данте: «В беззвездном воздухе раздавались вздохи, причитания и громкие стенания, так что с самого начала я заплакал». в отчаяние или цинизм. Все эти чувства — свои и наши — он воплощает в глубоко резонансных фотографиях. Как и большинство — а может быть, и все — военные фотографы, он — разочарованный человек, вечно ставящий себя в места, подтверждающие его разочарование.

И иногда это место находит его. Он был в Нью-Йорке в тот день, когда были разрушены башни-близнецы. Жил рядом. «Я услышал необычный звук. Я подошел к окну и увидел горящую башню. Я пробрался туда сквозь дым. Он был практически безлюдным и напоминал декорации из научно-фантастического фильма. Очень апокалиптично. Очень странная атмосфера солнечного света, просачивающегося сквозь пыль и разрушенные обломки зданий, лежащих на улице».

Я остановлю его там. Потому что именно в этом заключается трагический гений Нахтвея: его способность эстетизировать конфликт и разрушение. Или, по крайней мере, найти в них эстетику. Все виды военных фотографов ярко фиксируют разрушения войны. Однако особенность Нахтвея в том, что, когда вокруг смерть, ужас, смятение, кровь и боль, он может создать из этого формально-составленный, звучный образ. Не гламурная, а эстетически насыщенная, как правило, скорбью – тоской Адажиетто в 9-м Малере.0075 Пятая симфония .

Назад к 11 сентября. «Пока я снимал разрушение первой башни, вторая башня упала, и я стоял прямо под ней. Я был под этой лавиной падающих обломков. Я был в состоянии недоверия.