Документальные съемки: 404 — Страница не найдена

Содержание

За кадром: 12 документальных фильмов о кинематографе — Что посмотреть

Несколько картин о том, как создается кино, кто его придумывает, кто подбирает актеров, почему одни фильмы выстреливают, а другие проваливаются, каковы актеры в реальной жизни и сколько надо времени, чтобы создать один шедевр.

Варда глазами Аньес

Varda par Agnès, 2019

Документальный фильм Аньес Варды о самой себе. Аньес — культовый французский режиссер, сценарист, художник и фотограф, одна из тех, кто создавал облик французской «новой волны» в кинематографе 50−60-х годов прошлого века. Режиссер рассуждает о своей работе, делится мыслями об истинном творчестве и о том, как создать стоящий фильм.

Андрей Тарковский. Кино как молитва

2019

Один из самых гениальных режиссеров мира Андрей Тарковский рассказывает о своем видении кино, о своих представлениях о мире и искусстве, о предназначении человека.

Фильм, собранный из записей лекций, дневниковых заметок, хроник со съемок фильмов, помогает понять, как режиссер создавал свои уникальные произведения.

Быть Харви Вайнштейном

Untouchable, 2019

Темная сторона Голливуда — документальный фильм о том, как шел к вершинам могущества в американской киноиндустрии Харви Вайнштейн, основавший компанию Miramax, и об истории его падения в 2017 году, когда сразу несколько актрис публично обвинили влиятельного продюсера в сексуальных домогательствах.

Супергерои

Rise of the Superheroes, 2019

Документальное исследование причин популярности фильмов о супергероях. С чего все начиналось в середине прошлого века, как кинокомиксы из детского развлечения трансформировались в фильмы для более взрослой аудитории, в чем секрет феноменального успеха кинокомиксов в XXI веке. Вспомнят всех, никто не уйдет обиженным.

Marvel Studios: Создание Вселенной

Marvel Studios: Assembling a Universe, 2014

История о том, как создавалась Киновселенная Marvel. Началось все в 2005 году, когда студия решила серьезно взяться за экранизации своих комиксов, отодвинула в сторонку популярных на то время Человека-паука и Людей Икс и приступила к разработке новых персонажей — Халка и Железного человека.

Послушай меня, Марлон

Listen to Me Marlon, 2015

Брутальный Стэнли Ковальски в «Трамвае «Желание», величественный Марк Антоний в «Юлие Цезаре», дон мафии Вито Корлеоне в «Крестном отце», жутковатый Пол в «Последнем танго в Париже», помешанный на войне полковник Уолтер Куртц в «Апокалипсисе сегодня», — все это Марлон Брандо, один из величайших актеров XX века. Документальный фильм, основанный на материалах из личного архива Брандо, дает наиболее полное представление о противоречивой личности, которая скрывалась за всеми этими лицами.

Дэвид Линч: Жизнь в искусстве

David Lynch The Art Life, 2016

Дэвид Линч — живой классик американского кинематографа с очень своеобразным взглядом на реальность. Самые знаменитые его фильмы: «Человек-слон», «Малхолланд Драйв», «Простая история», «Шоссе в никуда», «Дюна», «Синий бархат», «Твин Пикс». А еще Линч увлекается музыкой, живописью и фотографией. Многогранная личность. В этом фильме он сам расскажет о себе.

Бергман

Bergman — ett år, ett liv, 2018

Попытка заглянуть во внутренний мир самого знаменитого шведского режиссера Ингмара Бергмана. Манипулятор, деспот, невротик, эгоист и гений: великие достоинства профессионала компенсируются столь же великими недостатками человека. Ингмар Бергман: «Так получилось, что главные даты моей жизни — это даты фильмов и спектаклей. Все остальное я привязываю к ним. События личной жизни я помню плохо. Я не помню дни рождения детей, даже их возраст не могу назвать. Только приблизительно, могу спутать год».

Вызов бездне 3D

Deepsea Challenge 3D, 2014

Мы знаем его как режиссера самых громких блокбастеров в истории кино: «Титаник», «Терминатор 2: Судный день», «Чужие», «Терминатор», «Аватар». На этот раз вы увидите его с новой стороны. Джеймс Кэмерон, страстный исследователь морских глубин, погружается на дно Марианской впадины.

Кастинг

Casting By, 2012

Фильм рассказывает о том, кто такие директора по кастингу и какова их роль в открытии гениальных актеров в толпе обычных мечтателей, пришедших пробоваться в кино.

Андрей Миронов: Обыкновенное чудо

2007

Спустя 20 лет после довольно ранней смерти гениального актера Андрея Миронова его жена Лариса Голубкина сняла документальное кино о нем и его творчестве. Коллегу вспоминают Марк Захаров, Александр Ширвиндт, Лев Дуров, Аркадий Арканов и другие знаменитости.

Олег Табаков. Зажигающий звезды

2010

Один из самых харизматичных актеров советского кино Олег Табаков оставил после себя много замечательных образов — Шелленберг, Кот Матроскин, Обломов, Людовик XIII. Но актер не только играл в кино и на сцене, он еще и много преподавал, открывая миру новых замечательных исполнителей.

Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

все виды документального кино • Arzamas

10 главных фильмов в 10 главных жанрах — и еще 30, которые тоже стоит посмотреть

Любой список жанров документального кино будет условным и спорным — но таково свойство жанра как понятия. В игровом кино то же самое: коме­дия — это когда смешно, мелодрама — это про любовь, научная фанта­сти­ка — это про небы­валые технологии, а вестерн — это в западных штатах США в доиндуст­риаль­ную эпоху. Ситуация осложняется еще и тем, что само деление на игро­вое и неигровое часто ставится под сомнение, и для неко­торых методов доку­мен­талистики это сомнение стало основным принципом. Но все же попро­буем: 10 главных жанров, один главный фильм на каждый, и еще три — в каче­стве бонуса.

Оглавление

Хроника

«Битва за Чили»

La batalla de Chile

Режиссер Патрисио Гусман, 1975–1979 годы

Кадр из фильма «Битва за Чили» © Patricio Guzmán

Хроника — исторически первый жанр не толь­ко документалистики, но и кино вообще. Ценность кинематографа как формы документа была очевидна сразу, и многие из первых фильмов братьев Люмьер (их назы­­вают actualité — «дейст­витель­ность») заключались в фиксации событий — как заурядных («Прибытие поезда на вокзал города Ла-Сьота»), так и исторических («Коронация Николая II»).

Так же как люди делают семейные фото и видео на память, на пленку сохра­няются важные общественные события — чтобы о них не забыли. В случае режиссера Патрисио Гусмана и его товарищей это был военный переворот в Чили, в результате которого власть захватила хунта Аугусто Пиночета. Понятно, что новый режим стал писать историю в своих интересах, и трех­част­ная пятичасовая «Битва за Чили» оста­лась важным свидетельством политиче­ской борьбы, рассказанным с точки зрения проигравших левых сил. Как марк­систский трактат или учебник истории, написанный параллельно самим событиям, трилогия Гусмана диалектически излагает факты, не позволяя себе впадать в откровенную агитацию (хотя ангажированность очевидна). При этом — и так часто случается с политической хроникой — фильм о событии сам стал частью события, жестом в рамках полити­ческой борьбы. Поэтому участники съемок монтировали «Битву за Чили» в вынужден­ной эмиграции, а оператор Хорхе Мюллер Сильва был арестован силовиками Пиночета и пропал без вести (то есть, вероятно, расстрелян).

Патрисио Гусман вернулся к событиям переворота 20 лет спустя. Пиночет сло­жил полномочия в 1990 году, но люстрация не произошла, обще­ство пред­почло не копаться в прошлом — и именно «Битва за Чили» стала способом о нем напомнить. Гусман показал фильм старшеклассникам, плохо пред­став­ляв­шим себе события 1970-х, и включил съемки с этих показов в новый фильм «Чили, упорная память».

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • «Триумф воли» Лени Рифеншталь (1935)
  • «Дай мне кров» Альберта и Дэвида Мейслзов и Шарлотты Зверин (1970)
  • «Citizenfour» Лоры Пойтрас (2014)

Этнографический фильм

«Нанук с Севера»

Nanook of the North

Режиссер Роберт Дж. Флаэрти, 1922 год

С момента своего существования этнографическое кино было окрашено коло­ниальной интонацией. В начале XX века на Западе еще было общепри­нятым снисходительное отношение к иным (особенно экзотическим) куль­турам как к примитивным и не вполне развитым, что не отменяло искреннего инте­реса к ним и уважения. Так, Роберт Флаэрти решил снимать кино об инуитах в Канаде из восхищения перед их способностью жить в усло­виях Крайнего Севера.

Человек, которого теперь считают основателем этнографического кино (и одним из основателей документального кино вообще), не был ни этно­графом, ни профессиональным режиссером. Флаэрти работал старателем на побережье Гудзонова залива, но жизнь коренного населения интересовала его больше, так что он прошел краткий курс по работе с кинокамерой и взял ее с собой в очередную экспедицию. Съемки из первой поездки сгорели из-за неудачно брошенной сигареты, но со второго раза получился «Нанук с Севе­ра» — рассказ о жизни одной инуитской семьи. Больше всего Флаэрти инте­ресовали экзотичные бытовые подробности: охота с копьями на моржа или строительство иглу.

Правда состоит в том, что к моменту съемок инуиты уже освоили ружья и почти не носили традиционную одежду, которая показана в фильме; иглу пришлось построить без одной стены, потому что иначе камере Флаэрти не хватало света; главного героя звали Аллакариаллак, а не Нанук, а две его жены не были на самом деле его женами. Флаэрти вольно приукрашивал действительность — иногда ради того, чтобы запечатлеть фактуру, которой уже нет (например, охоту с копьями), иногда — ради художественного эффекта. Например, знаменитая сцена, в которой Нанук поражается граммофону, была придумана и поставлена режиссером как комедийная: Аллакариаллак знал, что такое граммофон, и не был таким наивным, каким увидели его зрители в США.

Но нельзя сказать, что Флаэрти занимался обманом: у него не было задачи снять документальный фильм, потому что самого понятия «документальный» тогда еще не существовало. Требование объективности и точности появится позже и будет выполняться разными методами. Французский режиссер Жан Руш, считавший, что взгляд снаружи всегда искажает картину, снимал фильмы фактически в соавторстве со своими героями. С другой стороны, кино было освоено академическими антропологами, которые перенесли в него метод научного наблюдения: так сделаны, например, картины Джона Маршалла или Маргарет Мид и Грегори Бейтсона.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • «Лас-Урдес. Земля без хлеба» Луиса Бунюэля (1933)
  • «Охотники» Джона Маршалла (1957)
  • «Я — негр» Жана Руша (1958)

Киноэссе и фильм-дневник

«Без солнца»

Sans soleil

Режиссер Крис Маркер, 1983 год

1 / 3

Кадр из фильма «Без солнца»© Argos Films

2 / 3

Кадр из фильма «Без солнца»© Argos Films

3 / 3

Кадр из фильма «Без солнца»© Argos Films

Крис Маркер с иронией называл себя «известным режиссером неизвестных фильмов»: в условный канон истории кино включены только две его работы — «Без солнца» и короткометражка «Взлетная полоса».

Маркера считают родоначальником жанра киноэссе; интересно, что с распро­стране­нием цифровых камер, позволяющих с легкостью снимать фильмы от первого лица, этот жанр стал в документалистике одним из самых актуаль­ных. Он же занимался этим еще в 1950-е, когда в своем «Письме из Сибири» иронизировал над способностью кино манипулировать документом. Критик Андре Базен писал по поводу того фильма, что Маркер изобрел новый тип монтажа: изобра­жения сопоставляются в нем не только друг с другом, но и с за­кадровым текстом, который может полностью менять смысл картинки.

Фильм «Без солнца», названный в честь вокального цикла Мусоргского, состав­лен из за­меток, наблюдений и размышлений, и его структуру и содержание опре­деляют сознание и мысль автора, а не тема или объект наблюдения. Дол­гое время работавший в издательстве туристических путеводителей, Маркер поменял обычную логику фильмов об экзотических странах: не толь­ко кино — способ путешествия, но и путешествие — способ снимать кино. «Без солнца» сделан именно так, чем напоминает о классиче­ском лите­ратур­ном жанре путевых заметок, где географические перемещения становятся не целью, а отправной точкой. Для Маркера наблюдения за чужой жизнью и культурой — материал для рассуждения, в котором могут объеди­ниться и следовать друг за другом через монтажную склейку футуристический Токио и нищая Республика Гвинея-Бисау. Сам принцип их рифмовки сообщает его ощущение от современного мира, превратившегося в глобальную деревню.

Скромный Маркер, который почти не появлялся на публике и редко давал интервью, оформил закадровый текст в виде воспоминаний о вымышленном режиссере-путешественнике, и память как таковая становится материей фильма: как для Патрисио Гусмана, которому Маркер подарил пленку на «Бит­ву за Чили», суть кино для француза состоит в том, что оно останавли­вает время, фиксируя его в сознании.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • «Ф как „фальшивка“» Орсона Уэллса (1973)
  • «История (и) кино» Жан-Люка Годара (1988–1998)
  • «Двигаясь вперед, иногда я видел проблески красоты» Йонаса Мекаса (2000)

Фильм-расследование

«Тонкая голубая линия»

The Thin Blue Line

Режиссер Эррол Моррис, 1988 год

Расследования в документальном кино могут быть разного масштаба — от слу­чаев из частной жизни до исторических катастроф. Это один из основных жан­ров в репертуаре современной телевизионной журналистики, и стандарт для него задал именно Эррол Моррис 30 лет назад. Приемы из «Тонкой голу­бой линии» многократно воспроизводились в других фильмах — от игро­вых инсценировок событий из прошлого до интервью лицом к лицу, будто собе­седник режиссера разговаривает прямо с камерой. Поджанр true crime (то есть основанный на реальных событиях повествования о преступлении) вырос из работы Морриса едва ли не полностью.

Фильм, ставший «Тонкой голубой линией», начинался как история зловещего персонажа — психиатра по прозвищу Доктор Смерть, который в качестве судебного эксперта посодействовал десяткам смертных казней. Но в ходе работы Эррол Моррис переключился на историю одного из приговоренных по фамилии Адамс (высшую меру ему еще до того заменили на пожизненное). Когда-то работавший частным детективом, Моррис не поверил в виновность этого человека и подробно исследовал дело — гораздо тщательнее, как оказа­лось, чем следователи и суд.

«Тонкая голубая линия» — редкий пример фильма, который по-настоящему изменил человеческую жизнь: после успешного проката картины дело Адамса вернули в суд и очень скоро прекратили, а заключенного выпустили на свободу через 16 лет после преступления, которое он не совершал. В определенном смысле это гражданский жест, ведь в демократии медиа (обычно пресса и телевидение, но и кино тоже) понимаются как общественный институт, контролирующий органы власти. Но, как любое выдающееся кино, «Линия» выходит за пределы своей непосредственной темы и становится фильмом о евангельском вопросе «Что есть истина?». Для Морриса она всегда существует, и задача человека — в том, чтобы ее обнаружить, даже если это непросто или невозможно. Этой же задаче посвящены и следующие его работы, включая «Туман войны» о мини­стре обороны США Макнамаре, за который режиссер получил «Оскар». Однако мно­гие критики, напротив, видят в фильме пример постмодернистского текста об относительности истины: центральное событие — убийство полицейского, за которое осудили Адамса, — показано несколько раз в разных версиях, как в фильме «Расёмон» Акиры Куросавы.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • «Шоа» Клода Ланцмана (1985)
  • «Голая армия императора идет вперед» Кадзуо Хары (1987)
  • «Акт убийства» Джошуа Оппенхаймера (2012)

слушайте также выпуск подкаста

 

«Тонкая голубая линия» Эррола Морриса

Почему, чтобы вытащить несправедливо осужденного из тюрьмы, нужно снять арт-фильм и можно ли назвать расследованием кино, в котором мы с первых кадров понимаем, кто убийца

Наблюдение

«Безумцы Титиката»

Titicut Follies

Режиссер Фредерик Уайзман, 1967 год

1 / 4

Кадр из фильма «Безумцы Титиката»© Zipporah Films

2 / 4

Кадр из фильма «Безумцы Титиката»© Zipporah Films

3 / 4

Кадр из фильма «Безумцы Титиката»© Zipporah Films

4 / 4

Кадр из фильма «Безумцы Титиката»© Zipporah Films

Сложно выбрать одну работу из фильмографии Фредерика Уайзмана: уже 50 лет он делает в среднем по одной картине в год, причем все это время последовательно использует одни и те же принципы и приемы. Каждый фильм Уайзмана — исследование одной институции или сообщества, будь то психиа­трическая лечебница в «Безумцах Титиката», армейский тренировочный лагерь («Ракета», 1988), парламент штата Айдахо («Законодательное собрание», 2006) или музей («Национальная галерея», 2014). Режиссер всегда проводит в вы­бран­ном месте долгое время, чтобы снять о нем подробный материал. Он никогда не вмешивается в происходящее, не использует постановочные сцены и закадровый текст и не берет интервью, добиваясь максимальной объективности метода.

Кажется неслучайным, что свой первый фильм Уайзман снял в лечебнице. Подлинный предмет изучения во всех его работах — механизмы, по которым функционирует общество в целом, и больница «Титикат», где проявления человеческого обострены, оказывается едва ли не самой яркой моделью социума. По мнению философа Мишеля Фуко, безумие только кажется объективно существующим феноменом, на самом же деле оно относительно и условно, а способы его контроля (то есть психиатрия) произвольны. Уайзман не под­черкивает это в фильме — он никогда не предлагает явных интерпретаций, — но само устройство сумасшедшего дома выглядит метафорой власти вообще.

Именно вопрос о власти оказывается ключевым в социологическом кино Уайз­мана: в исследовании любого сообщества больше всего внимания он уделяет его организации. Последний на настоящий момент фильм 89-летнего режис­сера — «Монровия, Индиана» о городке на Среднем Западе США — чуть ли не наполовину состоит из заседаний советов и оргкомитетов: это фильм о демократии на самом базовом ее уровне.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • ««Первичные выборы»» Роберта Дрю (1960)
  • «Коммивояжер» Альберта Мейслзы, Дэвида Мейслзы и Шарлотты Зверин (1969)
  • «Наблюдение собственными глазами» Стэна Брэкиджа (1971)

Портрет

«Не оглядывайся»

Don’t Look Back

Режиссер Д. А. Пеннебейкер, 1967 год

Кадр из фильма «Не оглядывайся»© Leacock-Pennebaker

Как и его ровесник Уайзман, Д. А. Пеннебейкер с начала карьеры был сторон­ником принципа, который он сам сформулировал словами «будь рядом и наблюдай». К тому моменту, когда режиссер поехал с Бобом Диланом в турне по Британии, он уже снял несколько документальных работ, и сейчас они смотрятся как наброски к «Не оглядывайся»: этот фильм принес ему славу и до сих пор остается опус магнум Пеннебейкера.

Хотя режиссер старался не вмешиваться в события, поведение Дилана (он все время был чем-то занят и как будто не замечал, что его снимают) провоцирует задать вопрос: насколько докумен­таль­ным может быть докумен­таль­ный фильм? Музыкант похож на актера во время бенефиса — от знаменитой постановочной сцены, где он на камеру перебирает карточки со строками песни «Subterranean Homesick Blues», до интервью с журналистами, каждое из которых представ­ляет собой небольшой перформанс; о бытовых сценах можно сказать то же самое. Главная, пожалуй, режиссерская удача заключается в отно­шении к герою самого автора, который сравнивал Дилана с лордом Байроном и хотел сделать фильм о поэте, а не о популярном музыканте. Песни в фильме, которых немного, звучат от начала до конца, зато зафиксирован твор­ческий процесс — предмет, который трудно дается как игровому, так и докумен­тальному кино. В так называемом жанре рокьюментари  Рокьюментари (rockumentary) — докумен­тальный фильм о рок-музыке, музыкантах, музыкальных фестивалях., который во многом обязан своим существованием Пеннебейкеру, это редко получается: обычно такие фильмы делают скорее в целях промоушена.

Портретная документалистика — неоднородный жанр, метод Пеннебейкера — один из возможных. Часто такие фильмы бывают не столько о личности, сколь­ко об истории, с ней связанной. В других случаях героями намеренно выбирают обыкновенных людей: здесь особняком стоит телевизионный проект «Up», который уже пятьдесят с лишним лет следит за биографиями нескольких британцев. В этом случае человек становится метафорой своей эпохи; это подчеркнуто в российской версии проекта — сериале «Рожденные в СССР», который ведет отсчет с момента исторического слома.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • Сериал «Up» Пола Алмонда и Майкла Аптеда (1964 — настоящее время)
  • «Портрет Джейсона» Ширли Кларк (1967)
  • «Человек-гризли» Вернера Херцога (2005)

слушайте также выпуск подкаста

 

«Не оглядывайся» Донна Алана Пеннебейкера и «Дай мне кров» братьев Мейслз

Можно ли заснять действительность, совсем в нее не вмешавшись, и как, снимая турне культовой группы, получить мрачное кино о конце эпохи

Экспериментальная документалистика

«Человек с киноаппаратом»

Режиссер Дзига Вертов, 1929 год

Это довольно расплывчатая категория, но условно к ней можно отнести филь­мы на документальном материале, которые не рассказывают и не рас­суждают; чаще всего их режиссеры заняты формальным поиском и сама сделанность фильма становится явной и важной составной его частью.

«Человека с киноаппаратом» часто называют величайшим документальным фильмом в истории — пять лет назад этот статус в очередной раз подтвердил опрос британского журнала Sight & Sound. Кроме того, это одно из высших достижений советской монтажной школы — притом что многие ее представители (Эйзенштейн, например) с Вертовым конфликтовали. Недоверие было взаимным, поскольку Вертов, автор манифеста «Мы» о прин­ципиальной роли факта в киноэстетике, вообще не признавал игровое кино.

«Человек с киноаппаратом» начинается с предуведомления: это фильм «без помощи надписей», сценария, декораций, актеров. Все эти вещи Вертов считал приемами литературы и театра, чуждыми кинематографу, а новое технологи­ческое искусство, в отличие от старых, должно было стать новым международ­ным языком для обновленного человечества. Приближение к это­му коммуни­сти­че­скому идеалу Вертов вместе с братом, оператором Михаилом Кауфма­ном, и женой, монтажером Елизаветой Свиловой, создал в «Человеке с киноаппара­том», где действует коллективное тело городского советского человека. Исполь­­зованные формальные приемы — ассоциативный монтаж, наплывы, двойная экспозиция, комбинированная съемка — не связаны с язы­ком и по за­мыслу должны работать как аттракцион в любой стране мира.

«Человек с киноаппаратом» также относится к жанру городской симфонии, который был популярен в эпоху раннего кино — в силу естественной связи кинемато­графа с идеей прогресса и, соответственно, урбанистической средой. Содержа­нием таких фильмов была сама городская жизнь, но сам принцип может быть применен не только к городам, но и к любому предмету. Историк и теоретик документального кино Билл Николс впоследствии назовет такой подход «поэти­ческим режимом» документалистики.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • «По поводу Ниццы» Жана Виго (1930)
  • «Девушки из Челси» Энди Уорхола (1966)
  • «С Востока» Шанталь Акерман (1993)

Документальная анимация

«Вальс с Баширом»

Vals Im Bashir

Режиссер Ари Фольман, 2008 год

Словосочетание «документальная анимация» может показаться оксюмороном, но у этого жанра давняя история: первым представителем считается «Круше­ние „Лузи­тании“», снятое в 1918 году. Британский пассажирский лайнер затонул за три года до этого, став жертвой немецкой торпеды, и никаких снимков катаст­рофы, не говоря уже о кинохронике, не сохранилось. В то время в газетах часто публиковались рисунки взамен отсутствующих фотографий, и такие изобра­жения считались документальными. Зарисовки из судов, где запрещена съемка, так воспринимаются  до сих пор. Почему же рисованный фильм нельзя тоже считать документом?

Из всех жанров в нашем списке этот самый малочисленный, и чаще всего к нему прибегают именно в тех случаях, когда хроника и фотографии не сохранились. Например, если речь идет о памяти. Хотя человеческие воспоминания — не вымысел, им свойственны аберрации и искажения. Поэтому так уместна анимация в сюжете «Вальса с Баширом» Ари Фольмана. Реалистичная, но все же условная рисовка придает ощущение ненадежности тому, что пытается вспомнить главный герой (сам режиссер): встречаясь со своим сослуживцем, Фольман осознает, что одно из событий Ливанской войны совершенно стерлось из его памяти. «Вальс с Баширом» считается первым полнометражным фильмом в жанре докумен­тальной ани­мации, но в коротком метре эта форма существовала и раньше, мульт­фильмы даже выигрывали «Оскар» в категории неигрового кино.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • «Крушение „Лузитании“» Уинзора Маккея (1918)
  • «О звездах и людях» Джона и Фейт Хабли (1964)
  • «Счастлив ли человек высокого роста? Анимированная беседа с Ноамом Хомским» Мишеля Гондри (2013)

Докуфикшен

«Крупный план»

Nema-ye Nazdik

Режиссер Аббас Киаростами, 1990 год

1 / 5

Кадр из фильма «Крупный план»© Kanun parvaresh fekri

2 / 5

Кадр из фильма «Крупный план»© Kanun parvaresh fekri

3 / 5

Кадр из фильма «Крупный план»© Kanun parvaresh fekri

4 / 5

Кадр из фильма «Крупный план»© Kanun parvaresh fekri

5 / 5

Кадр из фильма «Крупный план»© Kanun parvaresh fekri

«Докуфикшен» — так обозначают гибридный жанр, в котором участвуют реальные люди в реальных обстоятельст­вах, но само действие — постановка. Постановочные элементы были уже в филь­мах одного из основоположников документального кино — Роберта Флаэрти. Но сам термин «докуфикшен» изобрели только в XXI веке.

Самый известный пример — «Крупный план» Аббаса Киаростами, за неполные 30 лет уже превратившийся в классику. Сюжет его поразителен. Синефил по имени Хоссейн Сабзиан втерся в доверие к тегеранской семье Аханка, выдавая себя за режиссера Мохсена Махмальбафа (учителя Киаростами). Корыстного интереса у него не было: до своего разоблачения Хоссейн только один раз занял у семьи денег на такси. Киаростами заснял суд над Хоссей­ном, который закончился примирением сторон, после чего уговорил участ­ников событий воспроизвести их на камеру. Что же тогда реальность, а что кино, если жизнь подражает искусству и даже притворяется им, а не наоборот? Кинокамера у Киаростами оказывается волшебным аппаратом, который пре­вра­щает все, что видит, в вымысел. И ключевой принцип его работы — вера. Зрители готовы принять за реальность все, что им показывают на экране, даже если это явная фантазия, — так и Хоссейн, увлекшийся своей выдумкой, как будто сам начал верить в то, что он режиссер, творец вымышленных миров. До того как обман был раскрыт, самозванец успел объявить своим новым друзьям, что снимает новый фильм, пригласил их участвовать в нем и даже начал репетиции.

Иранские режиссеры особенно чувствительны к вопросу об отношениях реальности и кино: в исламе запрещено изображать человека, но фотография и кинематограф как будто бы его только запи­сывают. Но тем не менее многие мусуль­мане к кино как таковому относятся с подозрением. Так аб­страктный вопрос теории медиа становится теологическим и философским. Неудивительно, что именно в Иране особенно много рефлексии о природе кино и соотношении в нем жизни и вымысла. Такие фильмы есть и у того же Махмальбафа («Салям, синема!»), и у опального Джафара Панахи («Зеркало» и большинство после­дующих картин, включая работу с говорящим названием «Это не фильм»). Другой центр докуфикшена — Португалия, где он возник под влиянием неореализма.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • «Клоуны» Федерико Феллини (1970)
  • «Траз-уш-Монтиш» Антониу Рейша и Маргариты Кордейру (1976)
  • «В комнате Ванды» Педру Кошты (2000)

Мокьюментари

«Военная игра»

The War Game

Режиссер Питер Уоткинс, 1965 год

1 / 3

Кадр из фильма «Военная игра»© BBC

2 / 3

Кадр из фильма «Военная игра»© BBC

3 / 3

Кадр из фильма «Военная игра»© BBC

Мокьюментари похож на докуфикшен тем, что располагается в нейтральных водах между игровым и документальным кино — ближе, правда, все же к пер­вому. В самом термине английское documentary склеено со словом mock («насмеш­ка»), и, строго говоря, жанр не относится к документальному кино, а воспроизводит его эстетику в вымышленных сюжетах ради мистификации или пародии. Но раз в постмодернизме (а мокьюментари — типичная пост­модер­нистская игра) есть только знак, за которым стоит лишь другой знак, то почему бы не рассматривать игру в документальное кино наравне с жанрами самого документального кино.

Иногда стилизация под документ может быть просто приемом, как в «Зелиге» Вуди Аллена или «Это Spinal Tap» Роба Райнера, но во многих фильмах жанра есть элемент провокации («Ад каннибалов» Руджеро Деодато был в этом так успешен, что дело дошло до суда). Британец Питер Уоткинс снял «Военную игру» для Би-би-си через три года после Карибского кризиса и через год после эскалации американского вторжения во Вьетнам — первой в истории войны, которую показывали по телевидению. Режиссер объяснял, что его фильм отра­жает ощущение безумия и хаоса, которое сообщали СМИ 1960-х. По сюжету Советский Союз наносит ядерный удар по Великобритании, Америка атакует Китай, и начинается полномасштабная мировая война. Эти события расска­заны через новостные репортажи и дополнены съемками разрушенных город­ских улиц в графстве Кент и интервью с выжившими. Среди них — генерал и епископ, которые оправдывают ядерную войну.

Впоследствии Уоткинс снял еще несколько фильмов с подобными радикаль­ными сюжетами — «Привилегию», «Гладиаторов» и «Парк наказаний». Сама форма псевдодокументального кино подразумевает, что медиа — один из объ­ектов критики Уоткинса и эту институцию он пытается подорвать наравне с прочими (причем действуя изнутри). Надо заметить: Американская киноака­демия согласилась с тем, что в каком-то смысле события «Военной игры» — это реальность, и картина (так и не показанная на Би-би-си, но выхо­дившая в про­кат) получила «Оскар» как лучший документальный фильм.

Еще стоит посмотреть в этом жанре:

  • «Ночью шел дождь» Камрана Ширделя (1967)
  • «Это — Spinal Tap» Роба Райнера (1984)
  • «Забытое серебро» Косты Боутса и Питера Джексона (1995)

Съемка документального кино о реставрации исторического орга́на Московской консерватории

Когда говорят о съемке кино, пусть даже документального, часто предполагают наличие приличного бюджета на технику, оборудованную площадку (хотя бы возможность использования специального освещения) и съемочную группу, каждый участник которой решает свой фронт задач. Однако жизнь порой предлагает такие ситуации, в которых наработанные схемы оказываются несостоятельны, и приходится проявлять изобретательность на каждом шагу. Тем более, если хочется создать действительно достойный проект. Яркий пример — история создания фильма «Симфония орга́на».

Как все началось

В 2014 году режиссер и музыковед Сергей Уваров предложил мне принять участие в любопытном проекте — создании документального фильма о реставрации исторического орга́на Большого зала Московской консерватории. Сам Сергей на тот момент как раз окончил аспирантуру консерватории и занимался киномузыкой — в частности, помогал Рустаму Хамдамову при создании его последнего фильма «Мешок без дна». Узнав, что грядет полная реставрация уникального инструмента, созданного еще в 1899 году и ставшего, безусловно, символом музыкальной Москвы, Сергей загорелся идеей снимать процесс на видео и впоследствии сделать из этого фильм.

Руководство вуза поддержало идею, ректор Александр Соколов и его советник, профессор Марина Карасева, даже согласились выступить продюсерами и действительно проявили большое, в том числе творческое, участие в этой работе, а Попечительский совет (в лице компании Siemens) выделил бюджет на гонорары съемочной группе и музыкантам (специально для фильма была записана ансамблевая и органная музыка Дениса Писаревского в Большом зале консерватории). Однако на съемочное оборудование траты не предполагались — его должны были дать партнеры консерватории, компания Sony. Забегая вперед, скажем, что японский производитель в конце концов действительно предоставил камеры и объективы, однако переговоры шли достаточно долго, а снимать надо было срочно. И мы решили задействовать ту технику, которая была у меня на руках.

Комментарий Сергея Уварова: Главная задача, которую я ставил оператору — сделать художественную «кинематографичную» картинку. С самого начала мы решили, что снимаем не просто документальное кино, а экспериментальный фильм с элементами видеоарта. Поэтому реставрация должна демонстрироваться не «как есть» (в любом ремонте вообще-то мало красивого, это грязная, шумная и приземленная работа), а в опоэтизированном виде, почти как сакральный акт.

Чуть больше десяти лет назад я начал всерьез интересоваться техническими особенностями киносъемки. В какой-то момент во время работы над видеоэтюдами я всерьез задумался над разительным отличием киношной картинки от бытовой. Как мне тогда казалось, все дело было в малой глубине резкости, которой так недоставало моим кадрам. Другие отличия картинки с бытовой камеры от картинки с DVD или даже VHS в те времена не так просто было проследить. В размышлениях о целесообразности DOF-адаптера прошли несколько месяцев, и подкрались времена цифровых зеркалок с возможностью видеосъемки. Я как-то сразу осознал, что вот оно, будущее — еще немного, и любой обыватель сможет получить киношную картинку: хорошая оптика, большие сенсоры, гибкие настройки цвета, и в перспективе — возможности даже шире, чем у классической кинокамеры. Беззеркалки тогда только появились и не сильно впечатляли. Хотя я и понимал, что именно за ними будущее, до его наступления предстояло подождать еще лет пять. Поэтому я решил обзавестись Canon 7D. Почему выбор пал именно на эту модель? Потому что на тот момент она едва ли не единственная предлагала вменяемое качество видео и возможность съемки в ручном режиме.

К тому моменту, когда Сергей Уваров предложил мне поработать с ним над фильмом, в моем фотокинопарке особо ничего не изменилось. Был Canon EOS 7D, Canon EF 85mm f/1.8 USM, Canon EF 70-300mm f/4-5.6 IS USM, Zeiss Flektogon 4/20 и «зенитовские» Мир-1В 2.8/37 и Зенитар-М 1.9/50. Одним словом, никакой экзотики. Забегая вперед, скажу, что, как ни странно, больше всего из этого набора при съемках использовались Мир и Flektogon. Поскольку тогда я еще не представлял, что меня ждет, о более серьезном оборудовании даже не задумывался. А ждали меня очень и очень нестандартные условия съемок.

Орга́н как съемочная площадка

Впервые увидев место съемки, я понял, что задача стоит, мягко говоря, непростая. Несмотря на то, что орга́н Большого зала консерватории — один из самых больших в стране, внутри там очень тесно. Между рядами труб и трактур идет узкий проход, в котором оператору с массивным съемочным оборудованием просто не удастся пройти. Излишне говорить, что любое неосторожное движение — и инструменту может быть нанесен непоправимый ущерб. Исходя из этого, было понятно первое условие: техника должна быть максимально компактной.

И вторая проблема: использовать дополнительное освещение типа больших студийных ламп в орга́не категорически нельзя. Во-первых, они туда просто не поместятся, а во-вторых, любой перегрев чреват возгоранием. И учитывая, что вся основа инструмента деревянная, никакая противопожарная система не спасет.

Правда, в орга́не было свое освещение — неоновые лампы с холодным белым светом, а также переносные лампы с теплым светом. Их, кстати, мы использовали в некоторых эпизодах: игру света на трубах орга́на можно увидеть в трейлере (см. ниже). Но такой способ работал только со статичными и крупными планами. А при съемке больших пространств приходилось рассчитывать только на сенсор камеры.

Комментарий Сергея Уварова: Когда документальное кино снимается в каком-то уникальном здании или объекте, который и выступает главным героем фильма, во главу угла необходимо ставить сохранность этого объекта. Кроме того, задача оператора — завоевать максимальное доверие хранителя. В нашем случае таким человеком была Наталья Малина, главный органный мастер консерватории, уникальный специалист. Во многом благодаря ее усилиям орга́н существует и функционирует по сей день. Ее помощь была бесценна и для нашей работы. Однако поначалу, когда мы с Антоном только познакомились с ней, она не позволила внести в орга́н даже штатив (и совершенно справедливо: кто их знает, этих киношников?). Поэтому некоторые сцены до реставрации были сняты вообще с рук. Отчасти это компенсировалось при монтаже программной стабилизацией в Final Cut Pro X. Но некоторые дрожания остались и даже оказались весьма уместны.

Я сразу сказал Сергею, чтобы он не обольщался, ибо едва ли в таких условиях выйдет что-то годное. Фотоаппарат был уже немолод во всех смыслах, и снимать на высоких значениях светочувствительности было попросту невозможно. Но мы начали съемку. К счастью, особой динамики в кадрах не предвиделось, поэтому в большинстве случаев удавалось ограничиться относительно низкой светочувствительностью (ISO 800), не слишком длинными выдержками и едва прикрытой диафрагмой. Тогда я по-настоящему оценил достоинства светосильной оптики. Впрочем, даже она не всегда спасала, и приходилось забираться до ISO 3200, что для Canon 7D, по сути, является работой за пределом возможностей.

Примеры съемок в орга́не на различные камеры

Благодаря работе в iXBT.com я имел возможность иногда использовать камеры, находящиеся на тестировании. Порой что-то удавалось взять в прокате, у знакомых, у консерватории. Так в съемке фильма фрагментарно поучаствовали Samsung NX1, Fujifilm X-T1, Canon 600D, Canon 1D X, DJI Osmo, Sony HDR-MV1.

Приведу примеры съемок на каждую из них — с кратким комментарием, как показала себя камера и как мы это использовали.

Внимание: представленные ролики — «сырые» съемочные видеоматериалы, без программной стабилизации и какой-либо постобработки — специально для того, чтобы показать исходное качество. В сам фильм вошли далеко не все из этих съемок, и не обязательно именно эти дубли. Мы выбирали для этой статьи кадры, самые показательные с точки зрения поведения камер, а не самые выигрышные, как при монтаже. Поэтому не стоит по ним судить о качестве картинки в самом фильме. Более репрезентативен в этом плане трейлер, который тоже приведен в этом разделе.

Canon 7D. Справляется неплохо, хотя шумы заметно мылят картинку.

Canon 7D, сумрак. Цветной динамический шум, работа камеры за пределом возможностей.

Canon 7D. При съемках концертов освещения со сцены хватало, чтобы использовать оптимальные значения светочувствительности.

Samsung NX1. Пару раз оказался под рукой и однажды удачно выручил при съемках совещания о дальнейшей судьбе орга́на. Впрочем, по шумам он был не намного лучше 7D.

Canon 1D X. Чувствуется прогресс минимум в пять лет по сравнению с 7D, а также полный кадр. К тому же здесь используется премиальная оптика Tamron. Динамический шум, заметный в тех же условиях на 7D, здесь практически отсутствует.

Canon 1D X. В совокупности с хорошей оптикой это был, пожалуй, самый совершенный и дорогой инструмент в нашем проекте.

DJI Osmo. Прекрасная стабилизация, но посмотрев на качество видео, мы решили больше с ней не связываться.

Ниже представлен трейлер, по которому (начиная с 1:15) можно оценить еще одну камеру — Sony HDR-MV1. Особенность этой маленькой камеры — два довольно крупных микрофона, обеспечивающих очень неплохое качество звука. Нас же больше интересовала ее компактность вкупе с широким углом. Забравшись на самый верхний уровень и свесив камеру на моноподе над пропастью, мы сняли очень эффектные кадры, которые затем вошли в фильм.

Позже мы, наконец, получили Sony a7Rm2. Съемок на «альфу» было не так уж много, но они были очень важные и заметно лучше по качеству снятых ранее на Canon 7D — сказывались годы прогресса и полный кадр.

Впрочем, из-за спонтанности съемок (бывало, накануне вечером становилось ясно, что завтра утром будут делать что-то очень интересное и надо идти снимать) взять нужную камеру у партнеров не всегда удавалось, и приходилось выжимать максимум из постоянно имеющейся на руках техники.

Sony a7Rm2. Уровень шумов в разы меньше, чем у остальных камер. Уступает она разве что Canon 1D X, но гораздо более компактна и гибка в работе. Здесь камера катается на мехах — легких орга́на.

Конечно, несколько лет назад, когда мы проводили съемки, многое было по-другому. Наверняка со многими задачами, стоявшими тогда перед нами, смогут справиться современные экшн-камеры, беззеркалки нижней ценовой категории, а то и смартфоны. Но проблему недостатка света им до сих пор победить не удалось. Поэтому сколько бы ни говорили о том, что сейчас на айфон снимают даже полнометражные игровые фильмы, не стоит обольщаться этим в случае с художественной документалистикой: слишком много факторов должно сложиться, чтобы получилась действительно достойная и красивая картинка. Вдобавок, обвес на смартфоне при таких съемках зачастую даже более дорогой, чем сам гаджет, и куда массивнее.

Сопутствующие сложности

Со старичком 7D возникало немало проблем. При длительных съемках, особенно в летнее время, камера нередко перегревалась, и приходилось ждать, пока она остынет. Из-за не совсем типичного сценария использования камеры батарея быстро садилась, нужно было постоянно заряжать запасную, но и ее не всегда хватало, поэтому кадры перед съемкой приходилось выверять тщательнее и дольше.

Для видеосъемок в моем кинопарке имеется самый дешевый штатив Velbon C-600. Зная его цену, инстинктивно занижаешь ожидания, поэтому при некотором опыте удивляешься, что он не сильно хуже многих штативов, которые в три-четыре раза дороже. В общем, его пластиковой, но хорошо смазанной головы вполне хватает, чтобы при должной сноровке делать достаточно плавные вертикальные и горизонтальные прово́дки. С диагональными сложнее, здесь можно вылезти только за счет мастерства.

Ме́ста для жесткой установки штатива на три ноги с полным раствором в орга́не совершенно нет. На самой крыше, в принципе, можно найти хорошую поверхность, но там съемок было немного. В особенно узких местах выручал монопод, который требовал еще более искусного ведения прово́док. Зато монопод позволял выносить камеру за пределы опорных поверхностей и создавать некую иллюзию полета. Многие «нырки» камеры в фильме были сделаны именно с его помощью.

Для прохода по орга́ну и создания эффекта взгляда рассказчика необходим был стэдикам. В видеопрокате я выбрал Beholder 1DS, по параметрам он идеально подходил для наших задач: компактный активный стабилизатор с гироскопом. Конечно, долго держать его одной рукой тяжело, но зато с ним без проблем можно пролезть по всем лестницам орга́на.

Еще одна проблема, с которой мы столкнулись — это объемы материала. Казалось бы, основной массив видео был не в 4К, а в Full HD. Но карты памяти то и дело забивались, приходилось все скидывать на внешний жесткий диск через ноутбук. Из-за этого терялось время, которое в документалистике очень дорого. Поэтому совет простой: не экономьте на картах памяти и перед важными съемками запаситесь несколькими. А также, разумеется, всегда надо иметь с собой ноутбук и внешний винчестер, чтобы можно было освободить одну карту, пока в камеру вставлена другая. Со скоростями интерфейсов растут и объемы видеофайлов, и останавливать работу, пока все переписывается на диск, было бы неправильно. К тому же, при подобной работе желательно все скидывать на два диска, чтобы всегда были резервные копии.

Большинство съемок проходило «внемую», без записи звука: ключевые сцены демонтажа и реставрации орга́на демонстрируются под музыку, записанную студийно в консерватории; там же записывался и закадровый голос профессора Михаила Сапонова. Но для монологов органного мастера Натальи Малиной требовался синхронный звук. Изначально Сергей предлагал сделать студийную запись, а затем наложить ее на видеоряд. Но поскольку обладатель голоса должен был находиться в кадре, я эту идею сразу отмел: монологи идут не по сценарию, читают не актеры, поэтому синхронизировать даже один и тот же текст, записанный в разное время, практически нереально.

Комментарий Сергея Уварова: Дополнительная сложность была связана с моим желанием снимать спикера непременно в движении. По-моему, нет ничего более скучного и невыразительного в документальном кино, чем человек, сидящий на стульчике и о чем-то рассказывающий. Нет, я хотел, чтобы Наталья Владимировна во время рассказа что-то делала, постоянно взаимодействовала с орга́ном. Каждый ее монолог должен был превращаться, фактически, в перформанс. Один из монологов она произносит, залезая на самую высокую трубу орга́на — это примерно высота трехэтажного здания. Протирая там быль (без страховки!), она одновременно рассказывает об истории инструмента, а мы снимаем ее снизу. Придумать, как в таких условиях записать звук, было одной из непростых задач.

Примерно в те времена я начал экспериментировать с записью звука для видео. На каком-то операторском ресурсе я случайно наткнулся на петличку Boya BY-M1 и сразу ее заказал, поскольку стоила она копейки. Качеством звука я был приятно поражен. Это, конечно, не профессиональный микрофон, но чистота звука и частотный диапазон даже на слух разительно отличали его от микрофонов камер/смартфонов/гарнитур и многих просто дешевых микрофонов, которые я уже успел попробовать. Оставалось лишь закрепить петличку поближе к источнику звука. Были идеи вынести ее на моноподе к верхней границе кадра в гущу событий, как это делают в ситкомах, но из-за ограниченности пространства они сразу отпали. К тому же, записывать предполагалось голос только одного человека. Проблема решилась простым креплением петлички на одежду «актера» и записью на смартфон, лежащий в его кармане.

Чтобы избежать проблем с шумами от одежды, вторая петличка крепилась к камере и на всякий случай писала дублирующую дорогу. Звук получался чистый и хороший, хотя и одноканальный. Для решения имеющихся задач этого было вполне достаточно. Я понимал с профессиональной точки зрения, что такой ценный звук должен писаться на два микрофона, закрепленных на спикера, и на два источника, один из которых камера. Однако для реализации такой схемы нужны были две радиопетлички, которых у нас не было, как не было и времени на эксперименты с их надежностью и временем автономной работы.

P. S. Мы строили, строили и, наконец, построили…

Сам процесс реставрации был завершен в конце 2016 года. В 2017-м мы снимали Наталью Владимировну, в консерватории записывалась музыка к фильму и закадровый голос, затем был период монтажа. Учитывая неординарные художественные задачи и огромный массив отснятого материала, он занял немало времени. Далее — подготовка документов для получения прокатного удостоверения (увы, сегодня это обязательно даже для фестивального некоммерческого кино), тщательная работа над английскими субтитрами и прочие «последние штрихи». И вот, наконец, в 2019 году фильм окончательно готов — и его сразу берут на один из крупнейших российских фестивалей «Окно в Европу» (Выборг).

Фестивальный показ состоялся в августе, а в сентябре в Большом зале консерватории прошла московская премьера.

Автор фото: Денис Рылов

Специально к этому событию мы подготовили выставку фотографий, сделанных в процессе работы над фильмом и прокомментированных Натальей Малиной. Ниже в галерее вы можете увидеть сам фотопроект, а также снимки, демонстрирующие, как выглядела экспозиция в Большом зале консерватории (фотографии были размещены непосредственно рядом со «Славянскими композиторами» Ильи Репина).

Комментарий Сергея Уварова: Задача фотопроекта — не просто показать «бэкстейдж». Из множества снимков я отобрал те, что выражают сам дух фильма; в них есть стремление увидеть новую, неожиданную красоту в том, что, казалось бы, лишено ее по определению. Детали орга́на, хаотично сваленные на сцену Большого зала, внезапно оказываются здесь чем-то вроде супрематической композиции Малевича или проунов Эль Лисицкого; старые, «с корнем» выдернутые свинцовые трубки (кондукты) — таинственным лесом… Что, однако, не отменяет информативности этих снимков, подчеркнутой нарочито специальными комментариями органного мастера.

На столичной премьере фильм посмотрели более 1500 зрителей, прошел сюжет по телеканалу «Культура», появились материалы в ведущих профильных СМИ… Было понятно, что фильм оценили и заметили. 14 ноября состоялся показ в Государственном Эрмитаже в рамках Санкт-Петербургского международного культурного форума. Запланированы новые показы в Москве и участие в крупном пермском фестивале современной музыки Sound59. По завершении всех показов фильм появится в сети.

Конечно, когда мы только начинали снимать, мы вряд ли могли рассчитывать, что наши труды увидят в Большом зале консерватории и Эрмитаже. Но это лишний раз напоминает, что, во-первых, приступая к съемкам фильма, надо все делать по максимуму, «по гамбургскому счету», а во-вторых, изобретательность и готовность экспериментировать может спасти даже в, казалось бы, безнадежных ситуациях.

Документальные съемки — Журнальный зал

Ирина Муравьева

Документальные съемки

На платформе никого не было: поздний час. Все нормальные люди спрятались от дождя и заснули, раскинувшись и открыв рты. А мы стояли с мокрыми ногами и ждали, когда придет поезд из Вашингтона. И никому — ни нам, ни тем, которые приближались к городу внутри теплых вагонов, не приходило в голову,что через десять минут начнется история, которая останется в памяти на всю жизнь.

Итак, сначала был поезд, в котором ехал невысокий человек с татарскими глазами и носом-уточкой. Он похрапывал, прижавшись щекой к кожаной спинке сиденья, а рядом с ним похрапывали еще пятеро, и у самой громкой — рыжей, c необъятным бюстом женщины — черный бант в волосах приподнимался и опускался, как живое крылатое существо.

…забегаю вперед и вижу, как через полтора года, на другом краю земли, выплывает из мокрого снега московская улица с церковью посередине и в ней лежит заваленный цветами тот же самый — невысокий, с закрытыми глазами и носом-уточкой человек, а краснолицый взъерошенный батюшка читает над ним молитву.

— Совсем не он! — шепчет грудастая с черным бантом в волосах, влажных от дождя и снега. — Чтобы так измениться! Чтоб за каких-то две недели!

— Так что ж ты хочешь? — бормочет кто-то. — Он и не ел ничего!

— В такую погоду только хоронить! Земля-то вся, поди, расползается!

— Земля промерзла! Не расползается! Но гроб открывать уже не будут! Сейчас простимся, и все!

— О-о-х! Петечка! — басом разрыдалась рыжая, и бант ее запрыгал. — Что же ты так рано-то! Сорок девять лет!

Отпевание кончилось. Заваленный цветами мертвый человек словно почувствовал, что сейчас к нему начнут подходить прощаться, и оттого лицо его приняло особенно вдумчивое и кроткое выражение. Первой подошла женщина в большом теплом платке, из-под которого выбивались светлые пряди, низко наклонилась к умершему,так что плечи ее образовали острую букву M, долго целовала неподвижный лоб, долго гладила его маленькими ладонями и, наконец, отошла не плача. Остальные потянулись за ней, наклонялись, всматривались, крестили покойного и прикладывались к нему неловкими губами.

— Все простились? — тихо спросил краснолицый батюшка, и тут в раскрытые двери церкви ввалилась огромная фигура в белой прозрачной куртке поверх пальто.

— И где ти? — громко воскликнула вошедшая. — О! Петья! O!

Она протиснулась между чужими, увидела перед собой пестревший цветами гроб и сначала рванулась к нему, словно хотела упасть на лежащего, а потом отступила на шаг и всею тяжестью повалилась на пол.

…полтора года прошло, и опять этот снег. Не случайно, я думаю. Стало быть, когда мы стояли на перроне и ждали, пока придет поезд из Вашингтона,там, наверху, все уже было продумано, включая мерзлые астры.

Деби почти не говорила по-русски, а я от усталости и позднего часа не успевала уследить, кто и что произносит. Рыжеволосая Виктория, прижимая к груди потрескавшийся малиновый маникюр, благодарила Деби за гостеприимство и готовность помочь телевизионной съемке в Бостоне, худенький человек, похожий на лису, бормотал: “мерси, мерси”, остальные стояли с хмурыми лицами и поеживались от нашего океанского ветра. Наконец растерявшаяся Деби попросила всех двигаться к стоянке, и мы поволоклись, оживленно и нарочито переговaриваясь.

В середине ночи меня разбудил телефонный звонок. Голос Деби звучал так, словно она звонит с луны. Медленно и тяжело подбирая слова, она путалась во фразах и все время возвращалась к одному и тому же.

— Мы должны им помочь, — бормотала она. — Ты видела, какие у них прекрасные лица? О, я совсем не люблю русских, не думай! Они плохо воспитаны, мне уже приходилось с этим сталкиваться, но у этих — лица! Я люблю, когда люди умеют работать. Я люблю тебя. Ты знаешь, как я тебя люблю? А завтра мы повезем их сначала в Гарвард, а потом в какой-нибудь приморский город. Я хочу, чтобы они увидели море. Этот оператор… Ты знаешь, о ком я говорю? У него такое лицо…. Его зовут Петья. А писателя зовут Сергэй. Ты читала его романы? Я хочу, чтобы ты прочла мне его романы, особенно последний, про то, как убивали евреев. Я ненавижу расизм.Ты слушаешь меня?

Я кивнула ватной головой, и кивок отразился в зеркале, медленно налившемся утренней голубизной. Ночь убывала, снег и дождь поутихли, и спать мне почти расхотелось.

— Я хочу дружить с русскими, — между тем бормотала Деби. — Если они признают свои политические ошибки, я могу дружить с ними. У этого оператора смешное лицо. А ты помнишь его нос? Как у Микки-Мауса. Я люблю такие. Я люблю тебя.

“Опять, — догадалась я. — Сорвалась все-таки! Завтра ее не добудишься”.

Но завтра состоялась съемка, причем не в Гарварде, а в огромном доме Деби, так как вежливые российские гости захотели сделать ей приятное, предложив поучаствовать в программе московского телевидения.

— Я ей говорю, что сейчас самое главное — женская тема, — горячилась рыжеволосая Виктория, только что обновившая блестящую черную кофту с золотыми пуговицами. — Она для нас просто находка! Богатая американская женщина (она ведь очень богатая?), помогающая русским! И как трогательно то, что она перевезла в Калифорнию казахских детей! Что эти малыши закончат американскую школу, поступят в американский университет и потом вернутся к себе на родину другими людьми!

Так они тебе и вернутся! — подумала я, но не стала объяснять, что в Калифорнию были вывезены не бедные, а богатые казахские малыши, за которых Деби, не вдаваясь в подробности, отвалила огромные деньги.

Готовиться к съемке начали с утра. Широкое лицо хозяйки пылало, как шелковая, брусничного цвета блузка, в которую она нарядилась для камеры. В доме, стоявшем на высоком холме, c которого открывался вид на неподвижное ледяное озеро, все было перевернуто вверх дном. Кошка и собака ходили как пришибленные. Особенно собака, только что взятая из приюта и боящаяся любого шума.

— Кошку, кошку надо посадить ей на руки, когда будет крупный план, — кричала из кухни Виктория. — Такая уникальная кошка, пусть она будет в кадре! А мы скажем пару слов, что у нашей героини хватает сердца не только на казахских малышей, но и на бездомных животных! И расскажем всю историю с кошкой!

— Что за история с кошкой? — лениво спросил оператор с татарскими глазами и подмигнул пылающей хозяйке. — Что за история с бездомными животными?

— Как? — ахнула Виктория. — Как, Петя, ты не слышал? Она гуляла по лесу и вдруг увидела умирающего котенка. Никто бы из нас и не обернулся, а тут сердце, сердце! Тут другое воспитание, не наше, дряное, советское, одни слова, тут гуманность, тут …

— Ишь ты, — усмехнулся оператор. — И что?

— Она взяла этого дохлого котенка и повезла в лечебницу. Ты знаешь, сколько у них стоит один визит к ветеринару? Дом можно купить! И котенку сделали сразу четыре операции! У него ничего своего нет, ему все трансплантировали! И печень, и почки, и все! И даже глаз вставили! Ты видишь, какой у нее правый глаз?

Кошка загадочно смотрела на белые деревья, на ледяное озеро неподвижным ярко-голубым правым глазом. Левый был гораздо меньше и совсем другого, тусклого цвета.

— Черт знает что, — отозвался осветитель, возившийся с проводами. — У нас людей в больницу не берут, а тут кошке — четыре операции…

— Да! — страстно вскричала Виктория. — Вот именно! Какая демократия нам поможет, пока у нас нет привычки к отзывчивости! То есть… что я говорю? – спохватилась она. — У нас народ, конечно, золотой, у нас народ замечательный, но пока правительство …

— Ладно, — пробормотал оператор, — давай начинать, что ли, а то мы тут сейчас договоримся…

Каким ветром внесло в ее одинокую жизнь шестерых российских людей с осветительными приборами и кинокамерами? А каким ветром занесло в их суетливую заграничную поездку — на строгой экономии, на взятой из дому сухой колбасе — массивную американку, родом из захолустной Айовы, имевшую троих взрослых детей от троих мужей, владелицу поместья на юге, резиденции во Флориде и двенадцатикомнатного особняка в пригороде Бостона?

Через два дня посадили их в нью-йоркский поезд. Поэт Егоров, специалист по еврейской беде, автор знаменитого стихотворения “Яблочный полустанок”, припал к ее руке. Рыжая Виктория страстно обняла, сдавила надушенным телом, оставила на щеке две пунцовых полоски. Кто за руку, кто по плечу, кто чмоканьем в ухо, кто

как — простились. И тогда он подошел морской походочкой (место рождения — порт Николаев!), крепкими руками обнял за талию и плотно, вкусно, затяжно поцеловал ее непривычные губы.

— Ну, будь здорова, — громко, как глухой, сказал он.

Все говорили с ней громко, как с глухой, наивно пытаясь разрушить этим стену непонимания.

— Ну, будь, говорю. Приезжай в Москву, погуляем.

Сказал — и тяжелой ногой ступил на подножку. Губы так и остались смятыми его поцелуем, слиплись, прощальное слово задохнулось в горле. Поезд унесло ветром. Ветер погас.

И тогда она сказала:

— Я хочу снять фильм о России. Я люблю Россию.

Летели долго. За полчаса до посадки меня начало тошнить от волнения. Худенький финн, белокожий до того, что лоб и щеки отливали голубизной, спросил меня:

— Вы, видно, давно здесь не были?

— Давно, — не чувствуя губ, ответила я.

Приземлились. Толпы людей. Черноглазые младенцы на руках у молодых, измученных ожиданием женщин. Старухи в пестрых платках, застывшие над своим добром. Расчетливые блондинки в коротких юбках, улетающие в элегантную Австрию, в лесистую Германию, чтобы там накупить себе еще больше юбок, еще больше холодной светлой пудры.

— Здесь, здесь будет точка, — кричала Виктория, выставив мощную грудь в синтетической тельняшке. — Как они появятся, так прямо и начнем! Первая реакция на нашу страну! Прямо здесь, на аэродроме! Контраст! Схватить реакцию! Петя, ты меня понял! Берешь крупным планом ее лицо и пошел! Главное — контраст! Потом возьмешь старика с костылями! Ясна мысль?!

Она появилась — испуганная. В черных широких штанах, черной майке, с набитой сумкой через плечо. Смуглая красавица с большим фотоаппаратом (ассистентка) и двое кудрявых, похожих друга на друга людей (операторы из Лос-Анджелеса) сопровождали ее. На таможенном контроле строгий солдат с седым ежиком велел ей открыть сумку. Вынул две бутылки финской водки.

— Не сопьетесь, мадам? — спросил он.

Она радостно закивала.

— Да пропусти, чего там, видишь: ни в зуб ногой! — сказал ему напарник с пластырем на щеке. — Пускай себе пьют!

Ей и поздороваться не дали, сразу пошел крупный план. Выхватили ее испуганное лицо, наполовину закрытое мясистыми георгинами. Потом старика на костылях. Голос за кадром:

— Внимание! Внимание! Объявляется посадка!

Смуглая красавица сразу же отвернулась, закрылась обеими руками. Петр не успел даже поздороваться, возился с кинокамерой, огрызался на суетливую Викторию. Только глазами встретились.

Жаркой была Москва в то лето, жаждущей. Мелко дрожал ее пыльный воздух, частыми грозами наливалось небо. По улицам ходили простоволосые сумасшедшие в грязном белье. Кучками бродили буддисты с толстыми славянскими носами, высокими скулами. Девочки в вечерних платьях, мальчики в свирепых наколках, посреди города — гроб с обиженным мертвецом. У Центрального рынка томился всклокоченный цирковой верблюд, катал желающих… Пахло бензином и клубникой.

Сразу начались неприятности: съемочная группа застрадала животами, к смуглой красавице пристали трое усатых в лифте, приняли за свою, потом долго извинялись на ломаном английском, останкинский шофер Вася в среду переночевал прямо в автобусе, так было проще, чем кататься домой в Мытищи, потом к девяти в гараж, а потом — за американцами на Кутузовский.

На Васе она не выдержала.

— Пока они не научатся уважать себя, кто же будет уважать их? — кричала, сидя с поджатыми ногами на кровати. Рыжая Виктория, страдальчески сморщившись, согласно кивала. — Как можно устроить человеку такое расписание, что он вынужден ночевать на своем рабочем месте? Без душа? Не переодевшись в чистую одежду? Не повидавшись с семьей? Я в ужасе оттого, что вы с собой делаете! А как отвратительно ваши женщины обращаются с мужьями! Как неделикатно! А что вы вытворяете с детьми!

Огонь-баба, — усмехнулся узкоглазый оператор, выслушав корявый перевод Виктории.

Подошел вразвалочку к журнальному столику, плеснул себе коньяку в бумажный стаканчик.

— Выпьем, Деби. Все верно, что ты говоришь! Холуйская страна! А все-таки лучше нас нету.

Она перевела на него умоляющие зрачки.

— Согласен он, согласен, — закричала Виктория. — Мы все согласны! Но рус-ские — несчастный народ! Сначала — татары, потом Великая Отечественная война! Мы спасали мир! Одни, во вшах, в окопах! Как сказать по-английски “вши”? Ну, неважно! Спасли же!

— Вы о себе слишком высокого мнения, — Деби залпом опрокинула бумажный стаканчик. — Прав был Достоевский! Ваш исторический опыт держится на унижении, вот что! Вы или унижаетесь, или бунтуете, у вас никакой середины!

— Ну, это ты хватила, Деби, ну, это ты завернула, — он опять засмеялся глазами и подлил ей еще. — Мы — великая держава. А вкалываем — дай Бог всякому! Ты посмотри, как я, например, работаю! На четырех работах, ни от чего не отказываюсь! Зато — живу! Вот придешь ко мне, посмотришь!

Виктория даже и переводить не стала такую ерунду. За окном ударил гром, сумерки стали ярко-лиловыми. Рыжая дива поднялась с извиняющейся улыбкой:

— Я пойду, мне еще надо сегодня пленки просмотреть. До завтра, Деби, дорогая! — В дверях она обернулась: — Идешь, Петя?

— Я-то? — сказал он небрежно. — Я, пожалуй, грозу обожду. Мне торопиться некуда.

Мужей было трое: один ирландского происхождения, другой — польского, тре-тий — смешанного: Англия, Италия, Австрия. Один был невротиком и бизнесменом, второй адвокатом, большим любителем тенниса, третий — основал компьютерную фирму и оказался скупым. Каждый раз ей казалось, что брак — по любви, каждый раз, выходя замуж, она ловила себя на том, что начисто забывала предыдущего героя. Смывало, как океанской волной. На песке оставалось случайное: по утрам первый муж просыпался в густой рыжей щетине, кололся так, что не дотронешься, у второго мужа часто шла кровь из носа, особенно зимой, и он возвращался домой с бурыми пятнами на белой рубашке, третий муж однажды заставил ее вынуть из мусорного ведра остатки арбуза, проверил, не выкинула ли она то, что еще можно есть.

Ни об одном из них она не думала с нежностью, в детях не искала отцовских черт.

Он даже и света не выключил. За окном бушевала гроза, грохотал ливень. Ей стало стыдно своей полноты, и она постаралась хоть как-то прикрыть ее гостиничной короткой простыней. Волновалась так, что не только русские, все родные слова выскочили из памяти.

— О! — вскрикивала она. — О! О! Петья!

— Молчи! — шептал он и не целовал, только дотрагивался раскаленными губами до ее раскрытых губ. — Тихо! Хорошо будет!

Ни у первого мужа — невротика, ни у второго — с частой кровью из носа, ни у третьего — вежливого и жадного не было таких губ. Никого из них она ни разу не почувствовала так остро — гроза с шумом воды и вспышками желтого света, казалось ей, происходит не за окном, а во глубине ее собственного тела.

Зазвонил телефон. Она хотела было протянуть руку, снять трубку, он резко помешал ей:

— Не смей! — И начал повторять, слегка задыхаясь: — Не смей! Не смей! Не смей! Хорошо будет!

У него была седая мохнатая грудь, на тонкой серебряной цепочке болтался крест. Крест скользнул по ее лицу и остановился прямо над зажмуренными глазами.

— Да ты плачешь? — заметил он, отодвинув крест в сторону. — Ты чего, чудачка?

— О! — плакала она, наливаясь чужой и страшной московской грозой. — О! О! О!

У Виктории ныло сердце: Петр сошел с ума. Теперь вся творческая дружба могла рухнуть от его глупости — американка была непредсказуема. Во-первых, она ничего не скрывала и смотрела на него влюбленными глазами. Он же — судя по всему — погас так же внезапно, как вспыхнул, начал косить своими узкими зелеными во все сторо-ны, — стыдно за него становилось. Кроме того, у Петра все-таки была Ольга, с которой он недавно сошелся по второму разу. Историю с Ольгой Виктория любила и рассказывала ее со слезами на глазах:

— Первый раз они поженились, когда обоим было по восемнадцать. Ну какая там жизнь в восемнадцать лет! Ни кола ни двора! Ребенок, пеленки. Господи! Вот я недавно разговаривала с Софией Ротару, и мы с ней…, — Тут следовало отступление в молодость Софии Ротару, затем Виктория продолжала: — Он поболтался-поболтался и сбежал. Уехал в Москву, поступил в институт, с первого курса его забрали в армию, он и думать забыл про жену. Вернулся из армии, опять-таки не в Николаев, а в Москву. А у него этих баб тут было! На уровне министерства. Оператор от Бога! Он так снимает женщину, как никто. Вот и София всегда просит: меня пусть только Петр. У всех других я выхожу уродиной.

Так вот, он влюбился в одну разведенную, у которой бывший муж из-за границы не вылезает, содержит ее полностью, а она только рыло воротит. И наш-то вдруг — бац! Пишет в Николаев: так и так, дай мне лучше развод, и сама освободишься, и меня не будешь связывать. Она ему спокойно отвечает: пожалуйста. Он сразу — бац! И женился на этой разведенной. Ну и получил чего заслуживал: скандалы, измены, дня спокойно не прожили. Нашел себе другую: тоже красавица, тоже по заграницам шлялась, потом работала у нас в “Спокойной ночи”… Опять не повезло: спуталась на курорте с чехом, развод — и чао! Мы как раз тогда работали вместе. Я начала делать “Поют солдаты”, и Петр давал такой передний план, что все умирали! У меня там была сцена прощания с матерью. Этот мальчик потом погиб в Афганистане. Вылитый Есенин! Петр снял, как он прощается с матерью. Я рыдала! Все рыдали! Монтируем и рыдаем. А баб у него всегда было сколько хочешь. Но он мне говорил: “Это не бабы, а так. Пришей кобыле хвост. Станешь умирать — стакан воды не подаст”.

А тут мать в Николаеве заболела. Поехал. Врачам заплатил, неделю покрутился и назад. У нас тогда поездка была в Швецию, потом сразу в Японию, потом в Финляндию. Вернулись, на столе телеграмма: “Мать при смерти. Приезжай. Ольга”.

Приезжает. Мать уже без сознания. Из больницы ее выставили. Подержали-подержали и спрашивают: “Есть куда бабку выписать? Ей неделя жить осталась”. Ну, куда ее? А тут эта Ольга: “Я возьму!”

И взяла. В коммунальную квартиру, потому что больше было некуда. А мать возьми да проживи вместо недели три с половиной месяца! И Ольга все вынесла! И ни слова ему не написала, и ничего не попросила. Я ему всегда говорила, что Ольга – просто святая! Он приехал прощаться с матерью, и тут его стукнуло: вот оно! Он посмотрел, как она за бабкой ухаживает, взвесил, значит, все ее поступки и — бац! Предложение! А она ему — бац! Не хочу! Как так? Он думал, она ему в ноги поклонится, а она — бац! И он как обезумел! Без тебя, говорит, никуда не поеду, кончай, говорит, ломаться и все такое. А она — нет. Уехал в Москву. Звонит ей каждый день. Туда, в коммуналку, в Николаев. Она — как кремень. Он даже худеть начал. Я уж ему тогда говорю: “Да ладно, не свет клином”. А он мне, знаете, что на это?

Я, говорит, в ней не сомневаюсь. Вот, говорит, кто мне стакан воды подаст, когда умирать буду.

Дался, говорю, тебе этот стакан воды!

В загс она так и не пошла. Привез сюда. Прописку сделал по блату.

Замуж, говорит, за тебя не пойду, я уже была.

Гордая! А он терпит. За стакан воды.

Так рассказывала Виктория, пока на горизонте не появилась американская миллионерша с непонятными целями. А как только она появилась, Виктория растерялась и совершенно не знала, что делать, потому что завязавшаяся творческая дружба была необходимой по разным соображениям, а избалованный женским вниманием Петр мог все испортить.

Деби будто магнитом тянуло к Белому дому, и она просила, чтобы его снимали как можно больше. Мы крутились вокруг да около в надежде, что вот-вот отыщем что-нибудь замечательное, и наткнулись на этого старика.

Не заметить его было нельзя, потому что старик сидел на завалинке и терпеливо ждал. Месяц назад он приехал из дальних краев искать правды у демократического правительства, исписал несколько школьных тетрадок дрожащим почерком, послал три высокопарных письма президенту Ельцину и, не получив ответа, перекочевал с Ярославского вокзала, где лютовала безусая молодая милиция, прямо к подножию Белого дома. Как ему удалось добиться, чтобы его оставили в покое и не прогнали, остается загадкой по сей день. Впрочем, старик был колдуном, хотя применял свои колдовские способности крайне редко и любил добиваться всего сам, без посторонней помощи. Соорудив себе временное жилище из винных ящиков, картонных коробок и прочей рухляди, он аккуратно обклеил его старыми газетами в несколько слоев, приволок откуда-то топчан, из двух оставшихся ящиков устроил завалинку и начал коротать дни и ночи, отлучаясь только в ближний магазин за хлебом.

В среду утром он грелся на солнце, доверчиво подставив ему свалявшуюся бороду, и уж совсем было задремал, как вдруг прямо над завалинкой вырос автобус с оранжевыми буквами “Независимое телевидение”. Из автобуса выпрыгнула кудрявая, на наших не похожая женщина с испуганной жалостью во все лицо. Старик поднялся ей навстречу:

— Давай заходи, гостьей будешь, давно ко мне никто не заглядывал…

Иностранка подошла и принялась говорить что-то, поднимая и опуская руки. Судя по всему, удивлялась. Тем временем появились еще двое: пожилой мужик в линялой холщовой рубахе и чернявая деваха с густыми ресницами. Мужик тут же заговорил по-русски, но так, что старик с первого слова опознал в нем приезжего.

— Да садитесь вы, — уговаривал он, с каждым движением отрывая от себя волну терпкого пота. — Вот я вам сейчас еще ящик приспособлю. Садитесь, раз приехали!

Иностранцы сели, и линялый спросил старика:

— А что вы все-таки здесь делаете?

Старик начал степенно рассказывать историю своей жизни, сплошь состоящую из обид и обманов, показал школьные тетрадки, исписанные дрожащим почерком, и в середине разговора даже всхлипнул, упомянув о первой жене, умершей в войну родами. Линялый старательно переводил его рассказ, и по мере того, как излагаемые события становились все печальнее, у кудрявой бледнело лицо и краснели веки.

— И вот я остался как есть, совсем без ничего, — с удовольствием повествовал старик. — Из дому они меня вытурили, потому дети неродные, хоть я на них, подлецов, всю жизнь горбатил. И куда податься-то? Пенсия такая, что на нее не то что ботинок, а и шнурков не справишь! И здоровье совсем разъехалось: то тама кольнет, то тута заломит. И поехал я в золотую столицу, а тут своего безобразия… — он присвистнул и махнул рукой с черным перекошенным ногтем. — А тут своего безобразия — лучше б мне ослепнуть! Я ведь… — и старик понизил голос, — я ведь не то вижу, что другие-то, я в корневище гляжу, во тьму самую!

— О? — удивился линялый и вскинул седые брови. — Как это в корневыще?

— А так, — гордо ответил старик и посмотрел вдаль, прищурив ясные голубые глаза. — У меня в роду все такие. Все, что хошь, могли увидеть. Хошь чего раньше было, хошь чего потом будет. У меня бабку родную в гражданку красные насмерть забили, прознали,что колдует!

А, говорят они бабке, ты сглаз сымаешь, к тебе гражданы наши ходють, заместо чтоб армии родной помочь, так вот и на тебе, получай по маковке! И забили.

— И как это вы все-таки видите? — изумился линялый. — Что вы, например, про меня видите?

— Про тебя-то? — спросил старик и помолчал, пощупав его зрачками. — Про тебя, друг ситный, ничего не вижу. Так, маета одна… Хотя ты мужик хитрый, не сов-ру. — Он, посмеиваясь, перевел глаза на женщин. — Эта вот, того гляди, замуж выскочит, — ткнул пальцем в чернявую с густыми ресницами. — У ей дитя на подходе. Ну, может, через годик уже родит. А эта…

Вдруг он испугался и втянул голову в плечи.

— Что он говорит? — спросила кудрявая. — Почему ты не переводишь, Боб?

Лицо старика налилось кровью. Он тяжело поднялся и замахал ладонями:

— Идите, идите, — заторопился он. — Вы люди хорошие, умные, нечего вам тут со мной, дураком, разговаривать, нечего! Вон и машина ваша заждалась совсем, идите!

Кудрявая стала шарить в сумке, вытащила кошелек, достала двадцать долларов.

— Брать надо, — сказала она по-русски. — Брать денег.

Он затряс головой:

— Ничего с тебя не возьму, ничего мне не надо! Идите!

Они сели в автобус и уехали. Дождавшись, пока пыль осела на асфальт, старик опустился на ящик и начал быстро-быстро креститься заскорузлыми пальцами.

— Свят, свят, свят, — бормотал он. — Привидится же! Спаси и сохрани, Матерь Божья, Пресвятая Угодница, Царица Небесная!

Как ни заняты были московские люди своими делами, но приезд американской съемочной группы перебудоражил Останкино. Нельзя было просто так выпустить из рук ошарашенную чужеземку с большими деньгами и дикими желаниями. Деби не понимала, что и сколько стоит, чего можно и чего нельзя получить, какой и зачем она затеяла сделать фильм. То, что представлялось ей необходимым, было настолько далеко от действительности, что все ее советы и требования русские выслушивали так, как выслушивают очень избалованных детей, не вступая с ними ни в какие объяснения. Перед американским писателем со степенью доктора наук в славистике Бобом Фурманом стояла задача придумать сценарий. Но Боб был птицей высокого полета, лично знакомой с писателем Войновичем, много раз пившей водку лично с поэтом Коржавиным, а потому свое согласие на участие в проекте и без того считал большой удачей лохматой миллионерши, которая не закончила даже колледжа.

Попав в Москву, американский писатель первым делом бросился в гости к бывшим диссидентам, окунулся в жаркие московские кухни, наелся яблочного варенья, напился наливки и с видимой неохотой залезал каждое утро в автобус с оранжевыми буквами “Телевидение”, чтобы неизвестно зачем катить в нем на никому не нужные съемки. В десять часов утра невыспавшаяся съемочная группа выезжала на поиски. Деби всякий раз изображала, что не знает, куда ей сесть, и всякий раз опускалась на сиденье рядом с Петром, благо никому другому не приходило в голову его занять. Первое время он властно брал ее маленькую полную руку в свою большую ладонь, но потом начал отворачиваться, позевывать и смотреть в окно, где проносились тополя, завалившие город душным пухом. Виктория старалась перехватить его скучающий взгляд и направить его в нужную сторону, то есть на щеку побледневшей от огорчения Деби или, в крайнем случае, на ее крупные колени под черной юбкой, но Петр хмурился, пожимал плечами и давал понять, что никому не позволит собой распоряжаться.

Тогда Виктория решилась. Время было вечернее, и они с Петром вдвоем просматривали в останкинской лаборатории отснятые за день пленки.

— Что ты собираешься с ней делать, Петя? — кротко спросила Виктория и поправила насторожившийся бант в волосах.

— Ты о чем? — огрызнулся он.

— Я — о ком, — уточнила Виктория, струсив, но продолжила: — Петя, я не говорю ей, что ты женат. И никто не говорит. Ни Ксана, ни девочки, никто. Она спросила, есть ли у тебя кто-нибудь, мы сказали, что нет.

— Сдурели? — изумился он.

— Петя! — воскликнула Виктория, умоляюще прижав к груди руки. — Петя, ты подожди, ты послушай! Мы сколько лет вместе работали, да? Ты со мной весь свет объездил! Ну, скажи, чего я для тебя не сделала, чего? Разве тебе трудно правду сказать, что ты не расписан? Вы же с Ольгой не расписаны!

— Так что я, по-твоему, холостой, что ли?

— Петя! Она ведь через две недели отчалит! Кто тебя проверит? Кто к тебе в паспорт полезет? А тут такие дела! Заключим договор: мы в Америке снимаем, они — в Москве! У нее ведь миллионы! Мне говорили: бывший муж при разводе на счет восемь миллионов положил! А сколько там до того лежало?

— Ты, что ж это, проститутку из меня решила сделать? — И он всем телом развернулся на стуле. — Ты мне еще комиссионные предложи!

Щеки Виктории стали ярче вишен.

— С ума сошел! Я прошу тебя о двух вещах: не говори ей об Ольге. И… ну… будь ты с ней немножко поласковей, что ли… Не тебя учить…

— То есть просишь, чтобы я, значит, сегодня в номере заночевал, так? Домой не ходил?

— Дурра-аа-к! — в сердцах вскричала Виктория. — Наградил тебя Бог одним талантом, и то зря! А мне-то что? Да провалитесь вы все пропадом! Вон Виктор Дожебубцев умоляет его взять в поездку, умоляет! Если бы его на твое место, Господи! Мы бы горы свернули!

— Ты ему сначала сексуальную ориентацию поменяй, а уж потом в поездку, — усмехнулся Петр.

Виктория схватила его за руку:

— Петя, у тебя сердце есть? Женщина одна, в чужой стране. Эта эмигрантка при ней только и думает, куда бы улизнуть, Бобу она до фени. Жалость у тебя есть или нет?

Он засунул в рот два пальца.

— Рвет меня, Вика, от твоих хитростей. Ладно, поехали…

Съемочную группу пригласили поужинать в Центральный Дом работников искусств. Деби была в красном коротком платье. На сцене выступал музыкальный ансамбль под названием “Ногу свело”. Четверо парней в тельняшках, опирающиеся на усыпанные блестками костыли, и худощавая девушка в меховой ушанке.

— Я мальчик по фамилии “Хочу”, — ревели парни и высоко подбрасывали в воздух ненужные деревяшки. — Вы только укажите мне до-ро-о-огу!

— Я девочка по имени “Могу”, — басом вступала ушанка, сверкая унизанными серебром кулаками. — Вы только растворите мне ворота!

Американцы испуганно улыбались. Боб Фурман не мог понять, о чем песня.

— Фольклор, это наш современный фольклор, — замученно прошептала Виктория. — Чего тут переводить? Песня о нынешней любви, вызывающая. Сейчас все так поют.

— О? — удивился Фурман. — Впрочем, это понятно… Никаких идеалов… — Он наклонился к уху растерянной Деби и сказал по-английски: — Сумасшедшая страна. Мы по сравнению с ними — эталон прагматизма.

— Неужели? — хрипло отозвалась она и скосила угольный зрачок в сторону отошедшего к бару оператора. — А я думаю, что в России гораздо больше практичных людей, чем кажется. Не такие они бессребреники…

— Тонкая мысль, — улыбнулся Фурман и вдруг внимательно посмотрел на ее покрывшуюся багровыми пятнами шею. — Ты не в духе?

— Я устала, — не спуская глаз с равнодушной спины у бара, сказала она. — Мы все равно ни о чем не можем договориться. Им нужны только деньги. Но деньги они понимают неверно. Им хочется быстро хапнуть и быстро потратить… А мы… Мы иначе бережем, иначе тратим. Хотя почему-то принято думать, что мы больше любим деньги, чем они…

Операторская спина затряслась от смеха. Он разговаривал с худой длинноносой брюнеткой, которая одной рукой опиралась о стойку, а другую, с лиловой соломинкой из-под коктейля, запустила в его сильно поредевшую шевелюру, словно желая оттаскать Петра за волосы, как мальчишку.

Деби начала торопливо закуривать трясущимися пальцами, Фурман закашлялся, а Виктория решительно вскочила со стула и, вздрагивая рассерженным крылатым бантом, поплыла к бару. Втиснувшись между худосочной мерзавкой и мускулистой спиной Петра, она что-то сказала ему на ухо, отчего он сперва покрутил головой, а потом опрокинул в рот подряд две стопки водки. Вернулись к столику американцев, и Петр, властно накрыв своею широкой ладонью руку Деби, сказал так громко, что почти перекрыл песню ансамбля “Ногу свело”:

— В субботу все собираемся у меня! Я вас накормлю настоящим ужином, не этим дерьмом! В шесть часов! Форма одежды — парадная!

В темноте автобуса он прижался к ней скользкой кожаной курткой, погладил ее живот и колени. Она задрожала:

— Ньет, ньеет!

— Ты что, правду, что ль, меня полюбила? — вдруг серьезно спросил он. — Этого нам только не хватало!

— Ньет! — простонала она. — Ньет! Ньет!

— Чего “ньет”? — прошептал он ей на ухо. — Любишь меня? Говори!

— Я тибья лублу, — выговорила она прыгающими губами и обеими ладонями погладила его лицо. — А ти?

— И я лублу, — усмехнулся он. — Вот какие пироги… Приехали…

Удачей их была немота. Он мог не врать. Он мог не врать ей, что она самая красивая или самая желанная женщина в его жизни, мог не признаваться, что не чувствует особой страсти и тогда, первый раз, остался у нее в гостинице из простого мужского любопытства, что и сейчас она не столько привлекает его, сколько он жалеет и не хочет ее обижать… Со своей стороны она могла не исповедоваться ему в тяжелой семейной наследственности, трех скандальных разводах, брате, живущем в психиатрической клинике, дочке, сделавшей аборт от чернокожего бездельника, и, главное, она могла сколько угодно шептать ему “лублу тибья”, потому что он не знал, шепчет ли она эти слова потому, что выучила именно их, или потому, что действительно любит.

На рассвете он поцеловал ее в губы и начал одеваться.

— Ти ушел? — спросила она

Он кивнул.

— О! — воскликнула она. — Why?

— Домой надо заехать перед работой, — сказал он и показал на часы. — Сегодня будет тяжелый день.

— Я не хочу так, — произнесла она по-английски. — Я не хочу быть ночной бабочкой. Я не хочу, чтобы ты стеснялся наших отношений. Все мои давно поняли, что происходит. И я не прячусь от них. У меня нет мужа, я свободна. У тебя нет жены, ты свободен. Почему мы должны скрываться?

Он не понял того, что она сказала. Тогда она взяла лист бумаги и нарисовала на нем человечка в широких штанах. Потом нарисовала человечка в юбке.

— Ни муж, — сказала она и поставила восклицательный знак. — Ни жина. — И поставила второй восклицательный знак. Он нахмурился.

— Ольга, — сказал он и обвел в кружок человечка в юбке. — Ольга…

Лицо Деби стало цвета серого воздуха за окном.

— Что? — прошептала она. — Что Ол-га?

— Мать сына моего, — громко сказал он. — А так ничего.

Она смотрела на него с ужасом, словно он только что пырнул ее ножом и она еще не чувствует всей боли, но уже знает, что ее ждет.

— Ну, я пошел. — Он погладил ее по плечу. — Увидимся.

Выйдя на улицу, он нащупал в кармане брюк что-то шуршащее. Вытащил незаклеенный конверт. В конверте лежали три новые стодолларовые бумажки и записка по-русски:

“Уважаемый Петя! Возьмите деньги. Нужны для тебя жить. Мне есть много. Не обидетесь, просить очень. Я желала помогать варить тот обед в суббота всем.

И по-английски: Love. Debby”.

Кровь бросилась ему в голову.

— Еще чего! — хрипло сказал он самому себе. — Триста долларов на обед! Очумела совсем!

Подошел переполненный троллейбус, он вспрыгнул на подножку. Сверху посыпались заспанные хмурые лица. Он поглубже засунул конверт в боковой карман. Вернуть ей эти триста? Месяц жизни? Ей-то они, как пять копеек. Начнешь возвращать — обидится, еще хуже будет. Объяснить все равно ничего не смогу. И просить о таком деле некого. Ладно, пусть. Пойдут на обед, куплю все самое дорогое. Он вспомнил ее лицо в тот момент, когда она вышла из ванной, кутаясь в короткий белый халат. Черные зрачки, расширенные ожиданием, деревянные движения. По виду и не скажешь, что через трех мужиков прошла

“Что мне с ней делать? — подумал он. — Хорошая баба, но странная. Все равно, как с Марса”.

В это же самое утро в семье Виктории случилась беда: муж сестры, известный московский врач-гинеколог, попал в руки бандитов. Выяснилось это часов в семь, когда сестра крепко спала, будучи уверена, что муж на даче. Зазвонил телефон, и низкий женский голос попросил Аллу Соломоновну.

— А вы пораньше не могли позвонить?— съязвила Алла Cоломоновна, намереваясь швырнуть трубку.

— Спокойно, спокойно, только без паники, — велел голос и вдруг бухнул: — 50 тысяч долларов, если не хотите досрочно остаться вдовой. Милицию не вмешивать. Друзьям-знакомым не сообщать. Хуже будет.

— Что-о? — закричала Алла Соломоновна. — Немедленно прекратите безобразничать!

— Девушка, — сказали ей. — Ваш муж ушел из дома в голубой рубашке производства ФРГ, серых брюках того же производства и серых кроссовках АDIDAS. В пять часов вечера по московскому времени (кстати, он был без часов, говорит,что забыл дома!), в пять, повторяю, часов вечера он сел в машину и выехал на Ярославское шоссе. На двадцать втором километре от города машина вашего мужа была задержана нашими службами. Сейчас он находится под неусыпным наблюдением и очень обеспокоен своим будущим. Передаю ему трубку

.

Послышался шум, словно быстро перелистали книгу, и тут же голос мужа сказал:

— Алла, все это правда, ради Бога, не вмешивай милицию, меня убьют.

— Где ты? — закричала она. — Что случилось?

— Ради Бога, — повторил он задыхающимся шепотом. — Сделай, как тебе говорят.

Опять послышался шум перелистываемой книги, и та же женщина спросила:

— Ну? Убедились? Будьте дома, ничего не предпринимайте. Вам сообщат, что делать.

Схватившись за сердце, Алла Соломоновна набрала номер сестры и рассказала о случившемся. Виктория помертвела.

— Немедленно звони в милицию! Требуй, чтобы соединили с Петровкой!

— Нет, — стуча зубами, ответила Алла Соломоновна. — Не буду я звонить, Вика, его убьют, меня предупредили.

— Господи, Господи,Господи! — заголосила Виктория. — Я сейчас к тебе приеду!

В такси она быстро проанализировала ситуацию: деньги заплатить и гинеколога спасти во что бы то ни стало. Сообщать действительно никуда не нужно, времена такие: убьют и концов не отыщут.

Сестра, открывшая ей дверь, ловила воздух пересохшим ртом.

— Только что они опять звонили, сказали, чтобы я положила деньги в почтовый ящик. Сегодня, не позже двенадцати ночи. После этого его привезут. Он подтвердил, он умоляет, чтобы я их слушалась!

— Бьют его? — свистящим шепотом спросила Виктория. — Пытают?

— Не знаю я ничего! — прорыдала Алла Соломоновна. — Голос у него ужасный, ужасный! Нет, я с ума сойду!

— Так, — сказала Виктория. — Значит, надо действовать. У тебя есть эти деньги? Сколько они хотят? Пятьдесят тысяч?

Алла Соломоновна кивнула растрепанной головой.

— Вика, у меня больше тридцати не наберется. Деньгами, я имею в виду.

— Продать драгоценности! — приказала Виктория. — Немедленно продать стекляшки!

— Да кому же я их продам за один день? — закричала сестра. — И они не велели никому говорить! А продам — и тут же разнесется! И его убьют! Убьют, слышишь!

— Пять тысяч есть у меня, — сказала Виктория. — Черт, если бы не эта квартира, я все деньги в нее вбухала! Значит, тридцать пять у нас есть своих, остальные надо занять.

— У кого? — прорыдала сестра.

— Я устрою! — пообещала Виктория и судорожно обняла ее. — Я тебе все устрою. И отдавать не нужно будет.

— Как?

— Я возьму у американки. У нее этих денег, как мусора. Она их и не считает. И потом, что, я на глупости прошу, что ли? Речь о жизни и смерти!

Алла Соломоновна, дрожа, опустилась на гинекологическое кресло. Разговор происходил в домашней смотровой доктора, и вид железных инструментов придал странную убедительность слову “смерть”.

— Что ж это такое… — прошептала она. — Сон какой-то…

— Сон не сон, — отрезала Виктория, — а ты знаешь, где мы живем. За пять долларов укокошить могут. Я сейчас еду к ней в гостиницу. Сегодня съемок нет, но она встает рано. Дай мне словарь, я забыла, как по-английски “выкуп”!

Режиссер рассказал о съемках фильма «Дуров» и неразвитости документального кино в России

Документалист Родион Чепель представил первую кинобиографию основателя «ВКонтакте» и Telegram Павла Дурова. Во время подготовки материала для ленты режиссер общался с коллегами и знакомыми программиста, а затем летал к нему в Дубай показывать готовый фильм. В беседе с «Газетой.Ru» Чепель рассказал о сложностях производства проекта, его значении для российского документального кино и необходимости личной встречи с Дуровым.

В России сняли первый документальный фильм об основателе «ВКонтакте» и Telegram Павле Дурове. Конкурсный показ кинобиографии «Дуров» состоялся 24 апреля на Московском международном кинофестивале. Команда студии «Амурские волны» во главе с режиссером Родионом Чепелем работала над «Дуровым» в течение года, общаясь с коллегами и близкими самого закрытого IT-гуру. В разговоре с «Газетой.Ru» документалист отметил сложность проделанной работы.

«В целом рынок документального кино не очень развит в России, не так много авторов в этом сегменте работает. Плюс закрытость героя предполагает, что — чтобы пробить стену молчания вокруг него — нужно затратить много усилий. Не всегда в распоряжении документалистов есть много энергии и сил для этого. В этом смысле нам повезло», — признался Чепель.

Героями фильма стали одноклассники, однокурсники, учителя, инвесторы и коллеги Дурова, которые рассказали о его жизни и работе. Интервью с вице-президентом Telegram и бывшим топ-менеджером «ВКонтакте» Ильей Перекопским представлено как эксклюзив — ранее он не общался с журналистами на камеру. Соратник Дурова рассказал о взаимоотношениях с ним и становлении «ВКонтакте». Сам Дуров в фильме не появился, но согласился его посмотреть. Для этого Чепель на несколько дней прилетал в Дубай, чтобы встретиться с программистом. Режиссер объяснил «Газете.Ru», что личный просмотр был устроен во избежание утечки.

«Я почувствовал, что он принял правильное решение, — сказал Чепель. — Утечки могут быть всегда, это показывает сама история Telegram, ролик о разработке блокчейн-платформы TON, который был предназначен закрытому кругу лиц, утек в сеть раньше срока. Таким образом о платформе стало известно публично, это нарушило некоторые планы компании. Это недавний пример из деятельности Telegram. Имея это ввиду, мы хотели застраховаться от таких неожиданностей».

Сюжет фильма последовательно рассказывает биографию Дурова — от создания студенческого сайта СПБГУ до попытки запустить блокчейн-платформу TON. Многие факты, за исключением отдельных деталей, были известны и ранее, а Дуров так и остался загадкой. Спикеры отметили лишь его закрытость, независимость и «мышление другого уровня». За две недели до премьеры ленты на YouTube-канале «Редакция» вышел ролик «История взлета и падения главных российских соцсетей», в котором, как и в новой документалке, были освещены этапы становления «ВКонтакте» и частично — биография Дурова. По словам Чепеля, для него ценность фильма заключается в закладывании начала нового направления в документальном жанре — дискуссии о современных людях из IT-индустрии, которые здесь и сейчас меняют нашу реальность.

«Если в англоязычном мире примеры таких проектов уже существуют — например, фильмы об Эдварде Сноудене, фильм «Великий взлом», «Нулевые дни» или «Социальная дилемма», то в российском документальном кино до нас еще не снимали документальных фильмов об IT-индустрии и ее героях. Да, был сериал нашего коллеги Андрея Лошака «Холивар». Он и «Дуров» — начало такого разговора», — объяснил режиссер.

Также Чепель прокомментировал присутствие в российском супергеройском фильме «Майор Гром: Чумной Доктор» персонажа, прототипом которого стал Дуров. Режиссер назвал закономерным появление в сюжете ленты миллионера и создателя соцсети «Вместе».

«Значение фигуры IT-гуру действительно вырастает, она входит в поп-культуру. «Майор Гром» — еще одна попытка ее осмыслить. Наш фильм тоже пробует ее осмыслить. Это нормальный процесс общественной дискуссии: как мы относимся к таким героям, что стоит за их мотивацией, куда они нас ведут. В этом смысле абсолютно нормально сравнивать и того героя, и его исходный референс», — сказал документалист.

Фильм о Дурове доступен для просмотра в онлайн-кинотеатре KION.

В депо прошли съёмки документального фильма про Уфу

Информационно-аналитический отдел Администрации Де…